очень нудно 
12 
А здесь воцарилась тьма.
Здесь свои воспоминания пишет при свете звезд Витторио.
Нашу церковь внизу заполонили заросли ежевики и колючей сорной травы. Посторонний глаз не в силах заметить следы старинной живописи на стенах, а мощи святых на алтарном камне покрыты толстым слоем пыли.
Все так, но эти колючки защищают то немногое, что осталось от моего родного дома. Я позволяю им расти, равно как не препятствую полному исчезновению дорог в лесных чащах и даже способствую их скорейшему разрушению. Я должен сохранить хотя бы мизерные остатки былого! Я должен…
Однако я вновь не могу вовремя остановиться. Поверьте, я знаю, что это так, и осуждаю себя за многословие.
Пора завершать эту главу.
Но это повествование весьма похоже на те маленькие пьесы, что мы разыгрывали в доме дяди, или те, что мне довелось увидеть во Флоренции времен Козимо – еще до того, как я побывал в неапольском соборе Святого Януария. Прежде чем я выведу на сцену своих актеров, прежде чем вынесу на ваш суд собственную трактовку сюжета, необходимо запастись раскрашенными декорациями, массой мелких предметов реквизита, протянуть через сцену канаты для исполнения полетов и сшить специально скроенные для этого представления костюмы.
Ничего не поделаешь. Позвольте закончить эту главу похвалой пятнадцатому столетию, выразив ее сказанными несколько позже словами великого алхимика Фичино: «То был Золотой век».
Теперь я приступаю к повествованию о самом трагическом моменте…
Глава 3. На нас обрушиваются ужасные несчастья
Начало конца пришлось на следующую весну. Мне минуло шестнадцать лет, и день моего рождения выпал в том году на последний вторник перед Великим постом, когда все мы вместе с селянами праздновали Масленицу. В тот год она наступила рано, и потому было немного прохладно, но мы весело провели время.
В ночь на Пепельную среду[2] мне привиделся страшный сон: я держал в руках отрубленные головы моих брата и сестры. Проснувшись в поту и дрожа от ужаса, я записал увиденное в свой сонник. Сон быстро выветрился из моей памяти – как правило, я не запоминал свои сновидения надолго, вот только… это сновидение было воистину самым страшным в моей жизни. Когда я рассказывал кому-либо о своих ночных кошмарах, ответ был всегда один:
– Пеняй на себя, Витторио. Во всем виновата твоя страсть к чтению. Начитаешься книг, а потом кошмары снятся.
Итак, я подчеркиваю, сон был забыт.
К Пасхе вся деревня купалась в цвету, словно природа тоже готовилась к празднику. Первым предвестником грядущего ужаса – хотя в тот момент я еще этого не понимал – стало весьма зловещее событие: все деревушки, стоявшие ниже по склону нашей горы, внезапно опустели.
В сопровождении двух охотников, егеря и солдата мы с отцом спустились туда верхом и сами убедились, что крестьяне из этих селений покинули свои жилища и забрали с собой всю живность. Похоже, с момента их ухода прошло уже несколько дней.
Вид этих покинутых крошечных деревушек внушал ужас.
В сгущающихся теплых сумерках мы повернули лошадей и тронулись в обратный путь. К нашему великому удивлению, двери домов во всех остальных поселениях, мимо которых мы проезжали, были накрепко заколочены досками. Сквозь щели ставен не проникал ни единый лучик света, а из труб не вился красноватый дымок.
Разумеется, старый управляющий отца разразился гневной тирадой в адрес сбежавших крестьян и заявил, что следует немедленно их отыскать, наказать и заставить снова работать на земле.
Отец в тот момент сидел при свечах за своим столом – как всегда благожелательный и совершенно спокойный, положив подбородок на согнутые в локтях руки. Он сказал, что селяне люди свободные, они ничем ему не обязаны и вправе перебраться в другое место, коль скоро не пожелали жить на нашей горе, – таковы законы и нравы современного мира. Отца же беспокоило другое: ему необходимо было знать, что затевается или уже происходит на нашей земле.
И тут, внезапно заметив, что я стою в стороне и внимательно наблюдаю за ним, прислушиваясь к разговору, он прекратил обсуждение этого вопроса и отпустил управляющего.
Я ровным счетом ничего не понял.
Но в последовавшие за этим дни некоторые жители с нижних ярусов склона поднялись наверх, чтобы поселиться внутри крепостных стен. В рабочих комнатах отца велись какие-то переговоры. Я часто слышал теперь загадочные взволнованные споры, но все происходило за закрытыми дверями. Однажды вечером за ужином, когда среди сидевших за столом воцарилось столь необычное для нашего дома мрачное молчание, отец наконец поднялся со своего массивного кресла – глава семейства, как всегда, был в центре стола – и словно в ответ на невысказанные обвинения заявил:
12 
