137 
— Женщина с подобным именем по этому адресу не живет, — в конце концов ответила она.
— Я звоню из Парижа. Вы не могли бы мне сказать, где она живет?
Еще одна пауза, не менее длинная.
— Я не знаю, где она живет. И не имею ни малейшего желания знать, где это место находится.
— Мы были знакомы с ней до войны, — сказал Сол, — Извините, что побеспокоил вас.
Женщина театрально вздохнула, а потом сказала:
— Я слышала, что она работает с «Хартвуд». Номер есть в телефонной книге.
И повесила трубку.
Сол планомерно напивался. В какой-то момент он аккуратно вытянул телефонный кабель из путаницы проводов за столом и поставил аппарат на пол. Если вытянуть кабель на полную, он почти доставал до кушетки, на которую Сол решил переместиться. Хорошо бы вообще переставить телефон на какой-нибудь невысокий столик, рядом с кушеткой. Проще будет до него дотянуться, ежели вдруг зазвонит.
Но телефон так и остался стоять на полу и не звонил. Сол лежал на кушетке и пил виски, пока те слова, которые он хотел сказать Рут, не растворились совсем. Слишком поздно. Корешки стоящих в шкафу книг плавали в невесомости, буквы собирались в осмысленные сочетания и снова рассыпались. Теперь, когда он запустил их в этот хоровод, они уже не остановятся. Они гремели и звенели, и этот звон эхом отдавался у него в голове. Вставай! Вставай! Короткая пауза, и опять: Вставай! Вставай!
Он скатился с кушетки и почувствовал, как опрокинулась бутылка. Последние несколько глотков виски продолговатой лужицей растеклись по полу. На полу надрывался телефон. Он схватил трубку.
— Рут, — как сумел, выговорил он.
— Ваша линия освободилась, мсье. Вас соединить?
— Рут.
— Сол? Ты где? Это ты?
— Рут, я не… Я тебя не слышу. Я не слышу…
Ему казалось, что телефон по-прежнему звонит, хотя этого быть не могло. Он говорил в трубку. Голос Рут.
— …Ты слышал? Откуда ты узнал… Это был последний… и все? Как ты смеешь вообще со мной об этом говорить?
Говорить со мной. Ты должен знать. Скажи что-нибудь. Я застрелил его.
— Он все равно уже умирал.
Она что, повесила трубку?
— Рут.
Комната как будто провисла и осела, женский голос накатывал волнами и бил по ушам. Телефон стоял у него на коленях. Трубка — горячая и скользкая, потому что ладони потные. Он не мог ни говорить, ни слушать эту женщину, которая находилась за тысячи километров от него и что-то пыталась ему втолковать. Проснись, сказал он себе. Проснись. Что она такого ему наговорила?
Но когда он и в самом деле проснулся, телефон лежал на полу, завалившись набок. В комнате пахло спиртным, одежда на нем была отклекшая и затхлая, одна нога босая, и туфля валяется рядом с пустой бутылкой. Он лежал на кушетке, напротив длинного ряда собственных книжек. Что он ей сказал?
Он помнил, как произнес ее имя, — а дальше? Он потянулся за письмом Рут. Ее номер он записал на оборотной стороне конверта. Как ты смеешь вообще со мной об этом говорить? Чего он ей такого наговорил? Он не помнил ни единого сказанного ночью слова.
Он вынул из конверта письмо:
Дорогой Соломон.
Почтовые служащие сплошь юдофобы. Они утверждают, что ты не забираешь у них эти письма, и шлют их обратно, мне, человеку, чья жизнь и без того не сахар. Я по-прежнему замужем, но теперь это уже ненадолго. Я собираюсь получить у Джона (экс-мэра) развод и все его деньги в придачу. Я же тебе говорила, что именно так я и сделаю. Так в Америке принято. У меня — бассейн, гигантская тачка и улыбка широкая и безупречно красивая, не хуже, чем у Энн Шеридан, которая звездит со мной вместе в моем последнем фильме «Прямо через дорогу». Вместе со мной, это, конечно, сильно сказано, потому что она царит на экране минуты эдак девяносто четыре, а я — двадцать восьмая слева в очереди к билетной кассе, но какая, собственно, разница? Такое говно с сиропом. Сначала я заставляю Джона выбивать для меня эти роли, а потом он заставляет меня их играть. Так что семейным счастьем у нас и не пахнет.
А в остальном здешняя жизнь прекрасна; я понемногу превращаюсь в американку, и мне это нравится. Ты меня понимаешь? Очень на это надеюсь. Я больше не в состоянии думать о войне, но мне нужно поговорить с тобой, чтобы перестать о ней думать. Как я уже сказала, жить здесь легко: именно так я и хочу теперь жить. А как живешь ты? Прошу тебя, найди место для того, что Может Быть Сказано, если, конечно, хотя бы это письмо до тебя дойдет. Я пишу уже третье по счету, дорогой Соломон. Первые два вернулись. И вряд ли я стану писать еще раз.
137 
