198 
В то же утро Филипп пришел к Катону и был весьма удивлен, найдя самого убежденного в Риме стоика радостным и полным жизни.
— Не предлагай мне мочи, которую ты называешь вином, — сказал гость, падая в кресло.
Катон молча присел к своему обшарпанному столу и застыл в ожидании.
— Я — душеприказчик Квинта Гортензия, — сообщил раздраженно Филипп.
— Да, он сказал, что оставил мне что-то.
— Что-то? Я скорее назвал бы это даром богов!
Светло-рыжие брови Катона приподнялись, глаза блеснули.
— Я весь внимание, Луций Марк.
— Что с тобой сегодня?
— Абсолютно ничего.
— Я бы этого не сказал. Ты какой-то странный.
— Да, но я и всегда был странным.
Филипп полной грудью вдохнул и изрек:
— Гортензий завещал тебе все содержимое своего винного погреба.
— Как это мило.
— Мило? Это все, что ты можешь сказать?
— Нет, Луций Марк. Я очень ему благодарен.
— А ты знаешь, что у него там хранится?
— Думаю, очень хорошие виноградные вина.
— В этом ты прав. Но знаешь ли ты, сколько там амфор?
— Нет, не знаю. Откуда мне знать?
— Десять тысяч! — рявкнул Филипп. — Десять тысяч амфор с самыми тонкими винами мира! И кому он все это оставляет? Тебе! Человеку без вкуса!
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, и понимаю твое возмущение.
Катон вдруг подался вперед и ухватил посетителя за колено — жест, столь ему несвойственный, что Филипп даже не отпрянул.
— А теперь послушай меня. Я хочу заключить с тобой сделку.
— Сделку?
— Да, сделку. Я вряд ли смогу разместить у себя столько амфор, а в Тускуле их разворуют. Поэтому я возьму себе пятьсот амфор вина, а тебе отдам остальное.
— Ты сбрендил, Катон! Арендуй крепкое складское помещение или продай их! Я куплю у тебя столько, сколько смогу. Но нельзя же отдать все задаром!
— А я и не говорил, что задаром. Сделка есть сделка. Я хочу сторговаться.
— Что же у меня есть, сравнимое с таким богатством?
— Твоя дочь.
Челюсть Филиппа упала.
— Что?
— Я меняю вино Квинта Гортензия на твою дочь.
— Но ты же развелся с ней!
— А теперь хочу взять ее снова.
— Ты и вправду сошел с ума! Зачем тебе это?
— Мое дело, — промурлыкал Катон и не спеша потянулся. — Свадьба должна состояться, как только прах Квинта Гортензия окажется в урне.
Челюсть со стуком встала на место. Губы задергались. Филипп застонал.
— Дорогой мой, но это же невозможно! После траура, через десять месяцев, куда ни шло! Если я соглашусь! — поспешил он добавить.
Взгляд Катона стал очень серьезным. Его рот отвердел.
— Через десять месяцев мир может рухнуть. Или Цезарь пойдет на Рим. Или меня сошлют на Эвксинское побережье. Десять месяцев — они же неоценимы. Поэтому я женюсь на Марции сразу после похорон.
— Нет! Я не соглашусь! Рим сойдет с ума!
— Рим и так ненормальный.
— Нет, я не дам согласия!
Катон вздохнул, повернулся на стуле и замер, мечтательно глядя в окно.
— Девять тысяч пятьсот амфор. Огромных, гигантских амфор тончайшего в мире вина. Сколько его в одной амфоре? Двадцать пять фляг? Умножаем девять тысяч пятьсот на двадцать пять — и получаем двести тридцать семь тысяч пятьсот фляг. Фалернского, хиосского, фуцинского, самосского…
Он так резко выпрямился, что Филипп вздрогнул.
— А ведь у Квинта Гортензия в коллекции имеются также вина из погребов царя Тиграна, царя Митридата и царя парфян!
Черные глаза дико вращались, лицо красавца перекосилось, Филипп сложил руки и умоляюще протянул их к мучителю.
— Я не могу! Разразится скандал почище того, что бушевал, когда ты отдал Марцию старому Квинту! Катон, я прошу! Пусть пройдет время траура!
— Оно пройдет, но вина больше не будет! Зато ты сможешь полюбоваться, как эти амфоры погрузят на повозки и отвезут к горе Тестацей, где я самолично расколочу их большим молотком.
Смуглая кожа стала белой.
— Ты не сделаешь этого!
— Сделаю. В конце концов, у меня нет вкуса, ты это верно сказал. Я могу пить любую мочу. А продавать эти вина не стану. Иначе получится, что Квинт Гортензий оставил мне деньги. А денег я не беру.
Катон опять сел в кресло, заложил руки за голову и с иронией посмотрел на Филиппа.
— Решайся! Выдай свою дочь-вдову замуж за ее бывшего мужа — и наслаждайся лучшей коллекцией лучшего в мире вина. Или смотри, как оно льется на землю. А на Марции я женюсь все равно. Ей двадцать четыре, и она уже шесть лет как вышла из-под твоей опеки. Она уже sui iuris. Ты нас не остановишь. Все, о чем я прошу, это придать нашему второму союзу некую толику респектабельности. Мне на это чихать, ты же знаешь, но я предпочел бы, чтобы Марция не испытывала неловкости, выходя из дому.
198 
