41 
Вспоминая, как лепетал перепуганный насмерть Тони, Ева улыбнулась. И улыбалась, пока не взглянула на Джулию, на слезы, струящиеся по ее щекам.
– Не надо плакать. Он расплатился сполна.
– За это невозможно расплатиться. – Джулия охрипла от ярости, на какую не считала себя способной. – Ничем.
– Возможно, но опубликовать все это – хорошая месть. Я долго ждала.
– Почему? – Джулия смахнула слезы. – Почему вы ждали?
– Хотите правду? – Ева вздохнула, допила шампанское. – Мне было стыдно, что меня использовали таким унизительным образом.
– Вам нечего стыдиться.
Впервые Ева говорила о той ночи, хотя переживала ее много раз, но в первый раз воспоминания не были такими мучительными, как раньше. Она даже не представляла, каким целительным может быть сострадание.
– Джулия, вы действительно верите, будто нет стыда в том, что тебя используют?
Джулия только покачала головой. Ее тоже использовали. Не так омерзительно, но она знала, что стыд может кусать годами, как злая собака.
– Я не понимаю, как вы смогли тогда удержаться и не пустить в ход нож или разоблачение.
– Выживание, – просто сказала Ева. – На том этапе моей жизни я не больше Тони была заинтересована в том, чтобы тайное стало явным. И еще Треверс. Я поехала к ней через пару недель после развода, когда обнаружила припрятанные Тони пленки. Не только с ним и со мной в разных сексуальных эскападах, но с ним и с другими мужчинами, с ним и с двумя девочками. И я осознала, что мой брак был болезнью. Думаю, я поехала к Треверс, чтобы доказать себе, что не только я была одурачена и совращена… Треверс жила одна в маленькой квартирке. Деньги, которые ежемесячно выплачивал Тони, едва покрывали арендную плату и содержание в лечебнице ее сына.
– Сына?
– Томми. Ребенка, которого Кинкейд предпочел считать мертвым. Томми – олигофрен.
Задыхаясь от гнева, Джулия вскочила с кресла и бросилась к окнам, где воздух казался чище.
– Он отвернулся от собственного сына?!
– Не он первый, не он последний, не так ли? Джулия услышала сочувствие в голосе Евы и автоматически отгородилась от него.
– Это был мой выбор, и я не была замужем за отцом Брэндона. Треверс была замужем за отцом Томми.
– Да… но у Тони уже было двое абсолютно здоровых и до предела избалованных детей от первой жены. Он не хотел признавать больного ребенка.
– Расскажите мне о сыне Треверс.
– Томми сейчас около сорока. Он не может сам ни одеться, ни поесть. Врачи не думали, что Томми проживет столько лет, но они не сильно ошиблись, ведь живет его тело, а не мозг.
– Как Треверс могла говорить, что ее сын умер?
– Не осуждайте ее, Джулия. Она согласилась на требование Тони, так как боялась, что он убьет ребенка. И еще потому, что винит за состояние Томми себя. Она убеждена, что в умственной отсталости Томми виноваты… скажем так, нездоровые сексуальные отношения, в которых он был зачат. Ерунда, конечно, но Треверс в это верит. В общем, она отказалась от моих денег, которые сочла милостыней, но согласилась работать у меня. И работает уже больше трех десятилетий, а я храню ее тайну.
– Хранили до сих пор. Почему же вы решили раскрыть ее тайну теперь?
Ева откинулась на спинку кресла.
– Я приняла меры предосторожности. Тони больше не может причинить зла ни сыну, ни Треверс, а мой брак с ним – часть моей жизни. Я решила написать всю правду, Джулия.
– Кинкейд попытается остановить вас.
– Я давным-давно перестала бояться Тони.
– Он способен на все.
Джулия молча достала из портфеля анонимки Прочитав их, Ева побледнела.
– Где вы это взяли?
– Одну оставили на ступеньках гостевого дома. Другую незаметно сунули в мою сумочку во время вчерашнего приема.
– Я разберусь. – Ева сунула записки в карман халата. – Если получите еще, принесите мне. Джулия медленно покачала головой.
– Ева, этого недостаточно. Они были предназначены мне, и я имею право на ответы. Должна ли я считать их угрозами?
– Я бы считала их жалкими предупреждениями перепуганного труса.
– Кто мог оставить первую?
– Именно это я собираюсь выяснить, – с мрачной решимостью сказала Ева.
– Хорошо. Тогда ответьте на другой вопрос: кто-нибудь – кроме Энтони Кинкейда – мог бы испугаться настолько, чтобы написать эти записки?
Ева улыбнулась:
– О дорогая моя Джулия, вы даже не представляете, сколько их!
Глава 8
Ева не часто думала о Тони и том периоде своей жизни, когда была рабыней сексуальных извращений. В конце концов, это продолжалось только пять лет из ее шестидесяти семи. Она совершала и другие ошибки, получала и другие удовольствия, однако задуманная автобиография заставляла пересмотреть и в чем-то переоценить прожитую жизнь. Словно эпизоды фильма в монтажной комнате… но в этой драме на полу монтажной не останется ни одного выброшенного кадра.
41 
