25 
Ответа от Мелвина все не было. Должно быть, армейская почта работает лучше американской. Я поймала себя на том, что все время нахожу солдату оправдания. А ведь это я, между прочим, отыскала для него художественную галерею, не говоря уж о том, что добросовестно исполняла роль наперсницы. Моя снисходительность меня погубит.
Я даже не сразу заметила в тот день самый обыкновенный конверт со звездно-полосатой маркой. Глаза у меня полезли на лоб, когда я его вскрыла:
Дорогая Амели,
Я твердо решил больше не писать Вам. Ваше письмо меня ошеломило: как Вы можете не держать на меня обиды? Я-то ожидал упреков, а то и чего похуже. Неужели Вы еще не поняли, что я не заслуживаю Вашей дружбы?
Искренне Ваш
Мелвин
Балтимор, 31/01/2010
Я немедленно написала ответ:
Дорогой Мелвин,
Какое счастье получить от Вас весточку! Пожалуйста, расскажите мне, как Вам живется дома. Мне Вас не хватало.
Ваш друг
Амели
Париж, 6/02/2010
Отправив это письмецо, я еще раз перечитала короткую записку солдата. Впервые он обратился ко мне только по имени и так же подписался своим. Я последовала его примеру. Почерк его изменился. Отчасти поэтому я не сразу обратила внимание на конверт. Бедняга Мелвин, возвращение на родину, должно быть, сильно на него подействовало: он занимается самобичеванием, держит ручку иначе, чем прежде, и т. д. Я правильно сделала, что обошла это молчанием в своем ответе: лучшей реакции быть не может. Он поймет, что это не имеет никакого значения.
Я представила себе, что ему пришлось пережить за последние месяцы. Представила идиотов, которые, увидев, как он разжирел, говорили: «Ну что, старина, этот опыт пошел тебе впрок, не иначе? С голоду ты там точно не умирал». Мерзавцев, ставивших ему в вину позорное поражение в войне, – ему, последнему винтику в этой машине. Как гадки бывают люди, когда травят несчастного человека! Сами они там не были, ничего не видели, ничего не знают, но имеют собственное нелестное мнение и не отказывают себе в удовольствии высказать его тому, кому и так не сладко.
Второе письмо из Балтимора:
Дорогая Амели,
Знай я, что́ Вы за человек, ни за что бы не стал Вам писать. Как же я ошибался на Ваш счет! По Вашим книгам я представлял Вас этакой железобетонной, циничной дамой, которую не проведешь. А Вы, оказывается, простая, душевная и нисколько не зазнаётесь. Сказать не могу, как я на себя зол.
Я ведь очень скверно с Вами поступил. Водил Вас за нос с самого начала. Я никогда не был в Ираке и вообще не служил в армии. Мне просто хотелось заинтересовать Вас. Я безвылазно живу в Балтиморе, и у меня нет других занятий, кроме как есть да сидеть в Интернете.
Мой брат Говард – военный, это он служит в Багдаде. Много лет назад я помог ему заплатить долги, после того как он неудачно съездил в Лас-Вегас. Он остался должен мне изрядную сумму и только поэтому согласился переписывать мои электронные письма и отсылать их Вам. А Ваши ответы он для меня сканировал.
Я не думал, что мой обман зайдет так далеко. Собирался послать Вам одно-два письма, не больше. Я не ожидал от Вас такого энтузиазма – да и от себя тоже. Очень скоро наша переписка стала главным в моей жизни – надо ли говорить, как она бедна событиями? Я чувствовал, что просто не могу сказать Вам правду. Так могло продолжаться до бесконечности. Этого я и хотел.
Я предвидел, что рано или поздно Вы попросите у меня фотографию. Поэтому я заранее послал Говарду снимок, на котором вы могли лицезреть во всей красе мой тяжелый случай. Тогда мне и в голову не могло прийти, что я позирую для бельгийской галереи. Не могу выразить, как я Вам за это благодарен, Вы оказались так великодушны, что совесть стала мучить меня еще сильней. А потом этот господин Куллус захотел получить мое фото в военной форме – и вот тут-то я влип.
Я, правда, опять понадеялся на брата, спросил, не достанет ли он форму размера XXXL. Но тут Говард как с цепи сорвался. Заявил, что работал на меня не задарма, а по 5$ за страницу (я и понятия не имел, что он ведет учет) и больше, мол, ничего мне не должен. Еще добавил, что мои бредни ему уже поперек горла, блевать тянет от всей этой чуши, которую приходится переписывать, а Вы, верно, полная дура, если мне отвечаете. Короче, на него я больше рассчитывать не мог.
Вот почему я перестал Вам писать. А ведь мог бы и дальше Вас морочить той же сказкой. Печатал бы письма на компьютере, а про форму наврал бы, что сжег ее – этакий символический жест, – когда вернулся в Балтимор. Но я замолчал, чтобы мало-мальски достойно закончить эту дурно пахнущую историю. Думал, будет лучше, если я останусь для Вас лишь воспоминанием и Вы решите, что возвращение в отчий дом ознаменовало для меня начало совершенно новой жизни.
25 
