Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
117 
Только потом, когда она очнулась, ощущая томную вялость во всем теле и положив голову на грудь Арно, она спросила слегка заплетающимся языком, уже на пороге сна:
– А завтра? Что мы будем делать завтра, Арно?
– Завтра? – Он задумался на секунду, а затем объявил таким тоном, как если бы речь шла о самой обыкновенной прогулке: – Завтра я пойду в монастырь, чтобы перерезать глотку этому Валету. Ему не придется хвастаться, что он стер с лица земли Монсальви…
Эти слова грубо вырвали молодую женщину из состояния блаженного оцепенения. С трудом подавив испуганный крик, она застыла, собираясь с мыслями. Надо немедленно отговорить Арно от этого безрассудного плана. Но он уже ровно и глубоко дышал, слегка подхрапывая, и она поняла, что он заснул.
Не смея пошевелиться, чтобы не разбудить мужа, который и во сне обнимал ее, Катрин долго лежала с широко раскрытыми глазами, вслушиваясь в темноту, пахнущую душистым сеном. Постепенно она начинала улавливать еле заметные шелестящие звуки… Этот дом, этот незнакомый край жили своей, неизвестной ей жизнью, заполнявшей тишину ночи. Она испытывала ребяческое желание, чтобы ночь, когда они принадлежали только друг другу, продолжалась вечно. Впервые за долгое время они с такой безоглядностью и страстью слились в одно целое, и она задыхалась от волнения, думая о том, как глубока и непостижима соединившая их любовь. Но завтра их ожидал неизбежный бой, и ее сердце трепетало от страха. Она прижалась щекой к гладкой горячей коже Арно, ощущая сильное спокойное биение его сердца… Никогда еще он не был ей так близок, как теперь. Внезапно Катрин почувствовала себя сильной. Прочь безумные страхи! Прочь вопросы, на которые нет ответа! Только одно имеет значение – ее любовь к Арно. Никому и ничему она его не уступит! С необыкновенной ясностью она сознавала, что Арно – это плоть ее и кровь. Она не позволит ни Мари де Конборн, ни Валету, ни всем солдатам на свете, ни жизни, ни смерти отсечь от себя то, что составляло единственный смысл ее существования…
Бернар-младший
Когда на следующее утро Катрин спустилась с сеновала, Сатурнен выводил овец из хлева, прилепившегося к скале. Неподалеку стоял в ожидании худой пастух в черном шерстяном плаще, у ног его лежали две большие рыжие собаки. Старик поклонился Катрин до земли, и его коричневое от загара лицо осветилось улыбкой.
– Жилище это недостойно вас, благородная госпожа, однако же хорошо ли вы спали в эту ночь?
– Чудесно! Я даже не слышала, как ушел мой супруг. Вы его видели?
– Да. Он в горнице с нашей госпожой. Она помогает ему надеть латы.
Сердце Катрин сжалось. Значит, Арно не отказался от безумного плана напасть почти в одиночку на наемника, засевшего в стенах монастыря. Невидящими глазами смотрела она на желтых шелковистых овец, бредущих к пастуху. Машинально произнесла:
– У вас хорошее стадо, Сатурнен. Вы не боитесь пробудить алчность Валета, выпуская овец на пастбище?
– Они не все мои. Большая часть принадлежит почтенному аббату. Бандиты не побоялись сжечь Монсальви, но тронуть имущество священнослужителя никогда не осмелятся. Это могло бы им дорого обойтись. А я только подпускаю к овечкам аббата своих. Так безопаснее. Однако извините меня, я тороплюсь в деревню, да и овцы ждать не будут.
Катрин медленно направилась к дому, вдыхая полной грудью свежий утренний воздух. Ночью, должно быть, потеплело, и отовсюду журчали струйки воды. Со скал устремлялось вниз множество ручейков, пробивающих путь сквозь почерневший мох и высохшую траву. Небо озарилось робкой голубизной, и по нему плыли пушистые белоснежные облака. Земля, сбросившая с себя снежную шубу, казалось, вздохнула с облегчением. Катрин подумала, что край этот очень красив и влечет к себе; она могла бы полюбить его, если только…
Она так и не успела закончить свою мысль, ибо услышала гневный голос, произносивший ее имя. Дверь в дом была открыта, и молодая женщина инстинктивно отступила назад, спрятавшись за старой согнувшейся сосной, которая росла возле самой стены. Перед ее глазами оказалось узкое окно, и она увидела Арно, который стоял возле очага. Огонь полыхал под огромным черным котлом. Монсальви уже надел стальные наколенники и набедренники, а сейчас с кряхтением натягивал на себя узкую кольчугу, так что головы его не было видно. Просунув наконец в нее руки и плечи, Арно продолжал все тем же гневным голосом:
– Я и не рассчитывал, что вас обрадует простонародное происхождение моей жены, однако должен признаться, матушка, не ожидал и такого презрения!
117 
