Последние отзывы

  20  

Сообразив, что Лиз по-прежнему жадно смотрит на нее и ждет подробностей, Дженис с деланным равнодушием произнесла:

— Вообще-то, кроме имени и фамилии я ничего о ней не знаю, — почти искренне сказала она, — и могу, как и ты, всего лишь предполагать, что она божественно красива, невообразимо элегантна и — поскольку речь идет о брачном союзе — из богатой аристократической семьи… В общем, обладает всем тем, о чем мы, бедные сельские учительницы, можем мечтать только в самых отчаянных своих фантазиях.

Дженис бросила критический взгляд на свое отражение в зеркале и почувствовала, как из нее буквально лезет наружу самая дикая, самая необузданная ревность. Разумеется, она сама никак не вписывалась в череду крутившихся вокруг Адама элегантных блондинок, брюнеток, рыжеволосых девиц с прическами и нарядами от лучших кутюрье. Она никогда не считала себя женщиной в его вкусе: невысокая, с развитыми формами тела, с полными, чувственными губами. Ее длинные густые волосы цвета воронова крыла и необычный разрез карих глаз наводили других на предположение о том, что в родословной Дженис присутствуют представители какой-то экзотической восточной нации, но, исключая отца, о котором она ничего не знала и не ведала, в целом история ее семейства была интересна не более, чем у той же Лиз Митчел, все предки которой были уроженцами здешних мест.

— Да, наверняка эта Оливия — настоящая красавица, — мечтательно сказала Лиз. — Денег, конечно, куры не клюют, родословная, разумеется, в полном порядке, связи имеются, что еще требуется для счастья?..

А в самом деле, что еще требуется для счастья? Дженис знала больше, чем Лиз, а потому вопрос подруги звучал для нее совсем не риторически. Факт оставался фактом: Оливия Андерс, конечно же, имела все данные для того, чтобы стать идеальной женой Адама Лоусона, красавца, богача, преуспевающего бизнесмена и аристократа, но не стала. Почему? Может быть, для ответа на этот вопрос стоит попристальнее приглядеться к самому Адаму?..

Сегодня ночью он несколько раз назвал ее своей приятельницей, своим другом, но, разбирая холодным умом сейчас, при свете дня, его поведение, не должна ли она прийти к заключению, что настоящие друзья не поступают так, как поступил он? Помнится, в свое время он уверял ее совершенно в обратном.

На Дженис нахлынули воспоминания семилетней давности об их разговоре поздним вечером в день ее восемнадцатилетия… Она решила отметить праздник по-взрослому — с вином, и Адам по такому случаю принес бутылку какого-то дорогого марочного вина. Он же оказался единственным гостем на ее дне рождения. Выпив для храбрости первый в своей жизни бокал вина и сразу же с непривычки опьянев, Дженис попыталась высказать Адаму свои чувства, выразить то, что накипело на сердце и должно было рано или поздно выплеснуться на свет.

Адам в ответ только рассмеялся:

«Остановись, Джен, хватит! — сказал он, поднимая верх руки. — Согласись, ты слишком молода, чтобы рассуждать о таких вещах».

Лучше бы он чертыхнулся, выбранил ее, дал пощечину, лишь бы не обращался к ней таким покровительственно-снисходительным тоном, каким разговаривают с непонятливым ребенком.

«Я — слишком молода? — воскликнула она, чувствуя, как в глазах темнеет от смертельной обиды. — Мне уже восемнадцать, вполне подходящий возраст для тех вещей, на которые ты намекаешь!»

Ее поразила перемена, произошедшая в лице Адама: его синие глаза превратились в щелочки, мускулы на лице напряглись:

«И на что же такое я, милочка моя, намекаю? — От Адама веяло прямо-таки полярной стужей, и Дженис, чувствуя, как она превращается в ледяную глыбу под его взглядом, не в силах была вымолвить ни слова. — Нет, ты скажи! — настаивал он, и в голосе его появилась угроза. — Говори, я желаю знать».

«Зачем тебе нужно, чтобы я говорила? — вспыхнув, бросила ему в лицо Дженис. — Мужчинам от девушки, как правило, нужна одна-единственная вещь, и не мне тебе пояснять какая!»

Наступила такая тишина, что у Дженис мурашки пробежали по коже. Когда нервы у нее были уже на пределе и она почувствовала, что еще секунда молчания, и она разрыдается, Адам рассмеялся — сухо, деревянно, безрадостно:

«Так считает твоя мать, но не ты. Я буквально слышу ее голос в каждом слове. Зачем ты повторяешь чужие клише и штампы?»

«И вовсе не клише. Она имела опыт…»

«Она — да, с этим не стану спорить. Но если какой-то подлец обманул твою мать, бросив ее беременной, а потом ни разу не поинтересовался ни ею, ни тобой, это еще не основание для того, чтобы походя записать в мерзавцы всю мужскую половину человечества и обвинять в бедах твоей матери меня».

  20