226 
– Помести ее в камеру, – прошептал он, – но не в яму. И не надевай цепи. И скажи тюремщику, чтобы он дал ей что-нибудь поесть. Она чудом держится на ногах. Я редко видел преступницу, так сильно похожую на жертву.
Человек сделал знак, что понял, взял золотой, который протянул ему Сентрайль, и догнал солдат, сопровождавших Катрин.
Солдаты привели молодую женщину в Шастеле, крепость Орлеана, расположенную у большого моста, перекинутого над песчаным островом, где возвышалась небольшая крепость Сент-Антуан. На левом берегу реки находилась большая крепость Турнель, один из оплотов англичан. Там командовал Уильям Гласдель, бальи Алансона.
Когда настал день, Катрин, дотянувшись до отдушины, пропускавшей немного света в камеру, смогла увидеть воды Луары и почувствовала смутную радость. С тех пор как она дошла до реки после столь утомительной дороги, она стала очеловечивать ее, видя в ней друга. Вчера, когда солдаты бросили ее в эту темницу, она была без сознания. Полумертвая от усталости и разочарования, она упала на кучу соломы, которая должна была служить ей постелью, и уснула сном загнанного зверя. Она даже не услышала, как вошел тюремщик и принес ей кружку воды и кусок хлеба…
Когда она проснулась, ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что все это не страшный сон. Но по мере того, как она просыпалась, события прошедшего дня все яснее всплывали в ее памяти. Обхватив голову руками, она сидела на своем жалком ложе и пыталась привести свои мысли в порядок. Все последние дни, во время ужасной дороги и даже раньше, точнее, с того момента, когда брат Этьенн сообщил ей в Шатовиллене, что Арно не женат, она жила как будто в каком-то гипнотическом сне. Столкновение с реальностью было ужасным, пробуждение – горьким.
Когда она вспоминала Арно де Монсальви, краска гнева и стыда залила ее лицо. Но она больше сердилась на себя, чем на него. Какое безумие было считать, что он раскроет ей свои объятия, когда она, лишенная всего, придет, неся к нему только свою любовь! Ей казалось почему-то, что он ждал ее всегда. Всего лишь потому, что дважды он терял голову в ее объятиях. Она сознательно выбросила из головы ту последнюю встречу с ним, когда он застал ее в постели Филиппа, и его последний взгляд, полный презрения. Для такого жесткого и непреклонного человека, каким был Арно, существовали вещи, которые он не мог простить. В его глазах Катрин была дважды виновна, дважды проклята: она была одной из Легуа, которые когда-то убили его брата Мишеля, и она была любовницей Филиппа Бургундского, которого он ненавидел и считал предателем. Да, здесь надо было судить только ее, пожертвовавшую всем во имя неосуществимой мечты. Она потеряла все, все… Она находилась в темнице, обвиняемая в преступлении, за которое карают смертью, она подвергалась многим опасностям, и все напрасно…
Катрин поднялась и стала осматривать свою темницу. Это была узкая и низкая камера, куда свет проникал через отдушину, закрытую крест-накрест железными прутьями. Вся мебель состояла из табуретки, на которую тюремщик поставил кружку с водой и положил хлеб, охапки соломы, служившей ей постелью, да на стене висели цепи и ошейники. Из каменных стен сочилась сырость. Это была уже третья тюрьма, в которую попала Катрин, но, как и из двух других, она надеялась убежать и отсюда. Жизнь не могла остановиться на этом…
Чтобы немного взбодрить себя, она решила поесть и не без труда разломила свой черствый хлеб, твердый как камень, пролежавший долгое время у кого-то про запас, ибо голод царил в городе, лишенном доставки продовольствия. Чтобы размягчить хлеб, она смачивала его в кружке с водой, кусочек за кусочком, а потом выпила остатки воды и почувствовала себя лучше. Она даже внутренне улыбнулась, вспомнив о тех празднествах, которые закатывал когда-то Филипп Бургундский, со столами, ломящимися от яств, и где она так скучала. Как был бы кстати сейчас хоть самый маленький из пантагрюэлевских пирогов…
Потом она снова попыталась заснуть, чтобы уйти от мучающих ее мыслей. В сердце ее кипел гнев на себя, обида на весь свет, и она проклинала этот город, куда так стремилась…
Когда стемнело, открылась дверь и вошел тюремщик. За дверью ее ожидали четверо солдат с пиками в руках.
– Надо идти! – произнес грузный человек с добродушным лицом, меньше всего напоминавший тюремщика. Катрин, видевшая его впервые, удивилась чистоте его небесно-голубых глаз.
– Куда меня ведут? – спросила она.
226 
