очень нудно 
70 
Готье с восхищением посмотрел на своего юного товарища.
– Да он говорит как по-писаному! Ты прав, мой мальчик, вернемся в твою страну. Я не знаю ее, но мечтаю с ней познакомиться. Что-то говорит мне, что я там буду счастлив. В любом случае нам не следовало приезжать сюда.
Это было правдой, и Катрин упрекала себя в том, что не послушалась совета Тристана, который рекомендовал ей отправиться в Тур и подождать там короля, чтобы воспользоваться празднествами по случаю бракосочетания.
Но, когда пятнадцать дней назад она прибыла в большой город на берегах Луары, короля там не было, и никто не знал, когда он приедет. Он был в Шиноне, своем любимом замке, и мог приехать только на встречу принцессы Шотландии.
Королева Иоланда была в Провансе, говорили о ее болезни, и не было известно, приедет ли она вообще.
Катрин стала ждать, но время шло. По прошествии десяти дней, проведенных в полном бездействии, не получив ни одной новости из Парижа и от Тристана, она решилась ехать в Шинон, чтобы повидать короля.
Теперь она понимала, что ее поспешность все погубила, что она должна была подождать Карла VII в Туре. А ведь она была так близка к победе. Если бы не эта девица, которая, по всей вероятности, вертит королем как ей вздумается…
– Можно возвращаться? – спросил Беранже. – Солнце клонится к горизонту, и вам нужен отдых, госпожа Катрин.
– Еще немного! Я хотела на минутку войти туда…
Она показала рукой на маленькую часовню Сен-Мартен, в которой часто слушала мессу и молилась, когда жила в замке после падения Ла Тремуя. Она любила этот маленький уютный храм, где когда-то молилась Жанна д'Арк. И Катрин подумала, что Бог, может быть, услышит ее лучше, если она обратится к Нему в том месте, откуда та, которую Он послал, говорила с Ним раньше.
Но красота часовни, которая всегда действовала как бальзам на Катрин, сегодня была бессильна вылечить ее уязвленное сердце и смягчить разочарование. Она столько надежд возлагала на короля, который до самого последнего часа проявлял к ней внимание и доброту. Она служила ему всей своей душой. Но он всегда оставался игрушкой в руках фаворитов. Стоя на коленях у подножия колонны, прижавшись лбом к столику для причастий, она плакала, слепая и глухая ко всему, когда вдруг чья-то рука опустилась на ее плечо и чистый голос произнес:
– Молиться – это хорошо… но зачем так плакать?
Быстро выпрямившись, она увидела стоявшего перед ней подростка. Он изменился со времени их последней встречи четыре года назад, но не настолько, чтобы она не узнала дофина Людовика.
Принцу должно было быть лет четырнадцать. Он вырос, но был такой же худой, сутулый, с костлявыми и сильными плечами, с желтоватой кожей и черными прямыми волосами. Черты лица, правда, стали более твердыми, жесткими. Он был некрасив, даже уродлив, с большим носом, маленькими, глубоко посаженными черными глазами. Уродливость была его могуществом – от этого обделенного красотой мальчика исходило особенное неуловимое величие, странный шарм, причина которого таилась в его проницательном взгляде.
Несмотря на охотничий костюм из толстого фландрского сукна, потертый и поношенный, королевская кровь угадывалась в высокомерном тоне, во властном выражении лица. И речь его была речью мужчины.
Катрин склонилась в глубоком реверансе, одновременно удивленная и смущенная этой неожиданной встречей.
– Скажите мне, почему вы плачете, – настаивал дофин, внимательно всматриваясь в расстроенное лицо молодой женщины. – Никто, насколько мне известно, не желает вам здесь зла. Вы госпожа де Монсальви, не так ли? Вы ведь из дам, приближенных к ее величеству королеве, моей матери?
– Ваше высочество меня узнали?
– Ваше лицо не из тех, которые легко забываются, госпожа… Катрин, кажется? Все женщины, которые меня окружают, словно на одно лицо. Большинство из них глупы и бесстыдны… Вы совершенно другая… такой и остаетесь.
– Спасибо, монсеньор.
– Так, а теперь говорите! Я хочу знать причину ваших слез.
Было невозможно противиться этому приказу. С большой грустью Катрин пересказала последние события. Людовик нахмурил брови.
– Неужели эти феодалы никогда не изменятся! – проворчал он. – Пока они не поймут, кто господин, они будут продолжать жить как им взбредет в голову. И эти головы им будут рубить.
– Господин король, наш государь и ваш отец, монсеньор, и не думает это оспаривать, – возразила Катрин в ужасе.
70 
