Особенно,... 
74 
— Клянусь, — сказала я, — но скоро ты сама посмеешься над своими фантазиями!
Дорабелла удовлетворенно вытянулась в постели.
— Теперь мне гораздо лучше! Что бы ни случилось, все будет в порядке… Я имею в виду — с ребенком. Ты же понимаешь, какие между нами отношения, мы ведь с тобой — одно целое, Ви… и так будет всегда, что бы ни случилось! Если я умру…
— Ой, пожалуйста, прекрати говорить о смерти! Она произнесла:
— Ты поклялась мне! Мы всегда держали свои обещания, правда? Ты понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что ты являешься частицей меня, а я — частицей тебя? Мы ведь с самого начала были с тобой вместе, мы связаны друг с другом. Это ведь так, правда? Другим людям этого не понять! Это даже забавно… Будто какая-то нить. Прочная, хотя и невидимая… Я думаю о ней, как о паутинке, связывающей нас навсегда, даже если кто-то из нас умрет… Я беспокойно вздохнула.
— Хорошо, хорошо, — продолжала она. — Я больше не буду говорить об этом! Ты пообещала… и что бы ни случилось, эта ниточка останется. Слушай, а ты здесь останешься, правда?
— Ну, на некоторое время…
— Я скажу тебе, чего бы мне хотелось: выходи замуж за этого милого мужчину из семьи Джерминов и будем жить здесь вместе!
— Безусловно, мадам, если вам так удобнее!
— Да ты подумай! Мы ведь будем соседями, представляешь! Хотя мама, наверное, возлагает надежды на этого лондонского юриста?
— Да уж! Знаешь, мне бы не хотелось обсуждать эту тему, она меня раздражает, особенно оттого, что все это чепуха! Думаю, ты поступила очень разумно, так быстро выйдя замуж и уклонившись от всех этих разговоров.
— Все матери одинаковы! Они не могут расстаться со своими дочерьми и в то же время не могут успокоиться, пока не выдадут их замуж!
Дорабелла рассмеялась. Похоже, все ее страхи рассеялись.
Я задумалась над тем, действительно ли ее преследовал подобный сон? Она привыкла все драматизировать и непременно желала находиться в центре драмы. Возможно, ей нравилось представлять себе, как все домашние погружаются в траур по ней, по осиротевшему ребенку, родившемуся на свет, по оставшейся в живых сестре-близнеце, связанной с ней «невидимой нитью» и ставшей приемной матерью… Ей это должно было доставлять удовольствие — при условии, что она могла бы наблюдать за развитием действия!
Я проводила Дорабеллу в ее комнату и аккуратно накрыла одеялом. На мгновение она прижалась ко мне.
— Помни, — сказала она, — ты поклялась священной клятвой!
Оказавшись вновь в постели, я обнаружила, что мне трудно уснуть. Несмотря на всю смехотворность страхов Дорабеллы, они некоторым образом совпадали с моими: если только предположить… Нет, нет… нельзя позволять себе увлекаться такими мыслями! Все у нее будет в порядке, так должно быть, все так говорят! Она молодая и здоровая, все должно быть хорошо!
Я лежала, время от времени впадая в дрему… погружаясь в обрывочные неприятные сны.
Море внизу, казалось, немножко сбавило тон, перейдя от равномерного рокота к рассеянному шепоту. Наконец я уснула.
Несколькими днями позже у Дорабеллы начались роды.
Во всем доме поднялась суета, приехал доктор, а вместе с ним акушерка. Мы с матерью пребывали в состоянии напряженного ожидания. Нянюшка Крэбтри была готова принять ребенка под свое покровительство, едва услышав его крик. Однако доктор и акушерка ясно дали ей понять, что до этого момента ее присутствие возле роженицы совершенно излишне.
Я не могла не думать о ночном посещении Дорабеллы, и о ее навязчивом сновидении. Мать нервничала не меньше меня. Мы сидели и разговаривали… о чем угодно, только не о Дорабелле, поджидая новостей… и опасаясь их.
Наконец, на лестнице послышались шаги: к нам шел доктор.
— Мальчик! Вы можете проведать Дорабеллу… только на пару минут: она очень утомилась!
— Она… с ней все в порядке? — пробормотала я.
— Как огурчик! — заявил он. Мы рванулись в ее комнату. Дермот был уже там — гордый отец, переводящий взгляд с младенца на раскрасневшуюся и довольную Дорабеллу. Акушерка держала на руках младенца — краснолицего, с пучочком реденьких волос на голове, сморщенного, пищащего.
— Он красавчик! — сказала акушерка, и дитя раскрыло рот, как будто смущенно опровергая эту ложь.
Дорабелла взяла за руки меня и мать. Мать была близка к тому, чтобы расплакаться — от облегчения и счастья.
74 
