– Ну вот, вы уже ищете оправдания моей соучастнице.
– Разве она нуждается в оправдании? Идея была ваша, не так ли?
– Моя, но ведь она не была преступной.
– Априори – нет, но ее результатом стало преступление в силу ее неосуществимости, которая не могла не вскрыться рано или поздно.
– В данном случае скорее поздно.
– Не будем забегать вперед. Итак, вам четырнадцать лет, Леопольдине двенадцать. Она на вас только что не молилась, и вы могли заставить ее поверить в самую несусветную чушь.
– Это была не чушь.
– Да, много хуже. Вы убедили кузину, что половая зрелость – худшее из зол, но ее можно избежать.
– Можно.
– Вы и теперь так думаете.
– Я в этом уверен.
– Значит, вы как были психом, так и остались.
– С моей точки зрения только я один всегда мыслил здраво.
– Ну конечно. В четырнадцать лет вы уже так здраво мыслили, что торжественно поклялись никогда не взрослеть. А ваше влияние на кузину было столь сильно, что вы и ее заставили дать аналогичную клятву.
– Разве это не чудесно?
– Как для кого. Ведь вы уже тогда были Претекстатом Тахом и под стать вашей страшной клятве подобрали не менее страшные кары за отступничество. Выражаясь яснее, вы поклялись – и заставили поклясться Леопольдину, – что если один из вас нарушит данное слово и повзрослеет, другой его просто-напросто убьет.
– Четырнадцать лет – и уже душа титана!
– Я полагаю, что многим мальчикам и девочкам приходило в голову никогда не расставаться с детством, и некоторые даже преуспели, но все ненадолго. А вот вам двоим, похоже, это удалось. Правда, целеустремленность вы проявили незаурядную. И именно вы, четырнадцатилетний титан, изобрели целую псевдонаучную методику, призванную сделать ваши тела не поддающимися естественному процессу полового созревания.
– Не такую уж псевдонаучную, ведь она сработала.
– Это мы еще увидим. Не пойму, как вы вообще выжили, так над собой измываясь.
– Мы были счастливы.
– Но какой ценой! Как, черт возьми, вы ухитрились измыслить такой чудовищный режим? Впрочем, вас извиняет возраст – вам было всего четырнадцать.
– Если бы можно было начать жизнь заново, я поступил бы так же.
– Сегодня вас извиняет старческий маразм.
– В таком случае, я всегда был маразматиком или ребенком, потому что мое умонастроение не изменилось за всю мою жизнь.
– Меня это не удивляет. В тысяча девятьсот двадцать втором году вы уже были законченным психом. Вы создали ex nihilo[7] систему, которую назвали «гигиеной вечного детства»: в ту пору это понятие включало все области физического и душевного здоровья – гигиена была идеологией. Но ваша система заслуживала скорее названия «антигигиена», такой она была нездоровой.
– Напротив, очень здоровой.
– Вы почему-то решили, что созревание происходит во сне, и постановили не спать – или, на худой конец, не больше двух часов в сутки. Вода казалась вам идеальной средой для сохранения детства – и вы с Леопольдиной дни и ночи напролет плавали в озерах поместья, иногда и зимой. Вы ограничили себя в еде до строжайшего минимума. На ряд продуктов вы наложили запрет, другие рекомендовали исходя из критериев, свидетельствующих о самой буйной фантазии: из рациона были исключены слишком «взрослые», на ваш взгляд, кушанья, например утка с апельсинами, суп из омара, а также любая пища черного цвета. Зато вы уверовали в пользу грибов – не ядовитых, но считающихся несъедобными, вроде дождевиков, – и объедались ими в сезон. Чтобы не спать, вы раздобыли кенийский чай, особо крепкий сорт, потому что ваша бабушка говорила при вас, что он вреден; вы заваривали его черным, как чернила, пили в огромных дозах и точно такие же количества вливали в вашу кузину.
– Которая ничего не имела против.
– Скажите лучше, что она любила вас.
– Я тоже ее любил.
– На свой манер.
– Чем мой манер вам не угодил?
– Литота.
– Может быть, вы находите, что у других это получается лучше? Я не знаю ничего гнуснее того, что они называют любовью. Знаете, что такое в их понимании любить? Поработить, обрюхатить и обезобразить несчастное создание – вот что мои так называемые собратья по полу называют любовью.
– Теперь вы ударились в феминизм? На мой взгляд, вы, как никогда, неубедительны.
– До чего же вы глупы, хоть плачь, ей-богу. То, что я сейчас сказал, на противоположном полюсе от феминизма.