Особенно,... 
99 
Языческая подоплека больше не казалась Юлию столь уж опасной. В конце концов, к ней следовало относиться как к исторической реальности. «СССР, – он повторял, – языческая страна».
В этом нет, как он думал, ничего невиданного: новое знание, выбродившееся в недрах еврейской крови, разошлось по миру, влившись именно в языческие мехи. Других на просторах той, древней Ойкумены, собственно говоря, и не существовало. Но была решимость язычников во что бы то ни стало приобщиться к новой истине.
«Вот именно. Во что бы то ни стало».
Нужную сумму Юлий нашел к сроку. Задача оказалась несложной: перехватить по сотне у приятелей-переводчиков. Обращаясь с просьбой, он ссылался на болезнь отца. Приятели понимали без особых объяснений и просили не торопиться с возвращением долга: «Отдашь, когда сможешь».
Накануне назначенной встречи он пересчитал деньги и вдруг поймал себя на том, что маленькая ложь, к которой пришлось прибегнуть в разговорах с кредиторами, доставляет ему удовольствие, как будто необъяснимым образом приближает его к Маше. Это сближение, пусть и эфемерное, отвечало его тайным стремлениям.
Маша явилась раньше времени.
Услышав звонок, Юлий вылез из ванны и, запахнувшись белой махровой простыней, прошлепал к двери. Думал: «Мама. Забыла ключи».
В первый момент он удивился. Три часа назад говорили по телефону, назначили точное время. Она пришла на час раньше. Стояла в дверном проеме как ни в чем не бывало. Любая другая, поведи она себя подобным образом, встретила бы недоуменный взгляд. Но эта девушка уже не была любая.
«Вы очень похожи на римлянина», – не переступая порога, Маша кивнула на простыню.
Юлий сморщился, как от боли: снова она нашла точное слово, отвечавшее сути дела.
Он стоял и смотрел на нее, больше не скрывая восхищения. Больше всего ему хотелось, забыв обо всем, просто протянуть к ней руку, но рука не поднималась.
Маша усмехнулась, как будто заметила его бессилие. Усмешка плеснула на пламя, и безрассудный порыв иссяк.
Отступая, Юлий предложил войти.
– Вы должны простить меня...
В ее устах слово должны не было фигурой речи: ни просьбы о прощении, ни ноты смущения.
– Да, да. Конечно, – Юлий согласился.
Ей показалось, весело.
– Дело в том, что у меня наметилась важная встреча – неожиданно, – она объяснила уклончиво, но его сердце, ворохнувшись мучительно, подсказало детали: тот, кого он мгновенно возненавидел, уже стоял на набережной. В руках его воображаемый соперник почему-то держал удочку. Юлий видел острый крючок – дурацкий крючок сиял, словно начищенный.
– Вы меня извините, если я не зайду. Пожалуйста, давайте прямо здесь, в прихожей.
Махровая простыня, наброшенная на голое тело, стала холодной и мокрой. Запахиваясь и вздрагивая, Юлий шел в комнату. Деньги он передал ей в конверте и теперь, ему казалось, безучастно, смотрел, как она вынимает и пересчитывает – прямо у него на глазах.
3
У Маши не было мысли, что Юлий мог обмануть. Просто мог ошибиться.
Ошибка стоила бы ей дорого: сегодняшний день должен был стать решающим. Утором родители снова говорили про комнату, и Маша поняла: времени в обрез.
В который раз отец объяснял маме, почему не взял отношения. Уважительных причин набиралось множество. Обреченно махнув рукой, мама предупредила: жэковская тетка звонила в пятницу. В среду придут со смотровой. Выражение ее лица не оставляло никаких сомнений.
Прежде чем ехать к Юлию, Маша забежала в ЖЭК. Сегодня начальница принимала в вечер. Она решилась действовать быстро, не откладывая до вторника. Добавочный день надо было оставить на всякий случай: почуяв кормушку, жэковская начальница могла потребовать еще.
Крупные купюры жгли руки. Никогда прежде у нее не было такой суммы. Самое неприятное заключалось в том, что она не знала: как?
Художественные фильмы, в которых действовал ОБХСС, рисовали тревожные картинки: человек, одетый в мягкое драповое пальто, входит в начальственный кабинет и, развязно балагуря, втягивает в преступление. Уговоры он подкрепляет увесистым конвертом. Взяточник протягивает дрожащую руку. Рано или поздно за этой киношной сценой следовала сцена допроса.
В жэковском коридоре стояла понурая толпа. Одернув куртку, Маша встала у стены. Стена была грязная, вытертая сотнями боков. В кино все случалось как-то подругому. Соблазнители, являвшиеся со взятками, о стены не отирались, а входили решительно, даже не взглянув на очередников.
99 
