8 
Альенора встретила меня с холодной вежливостью, от которой мне стало не по себе. Ее убогая подружка сидела в уголке, поедая дымящееся пюре прямо из кастрюли. «Это согревает!» — объявила она мне своим гнусавым голосом. Я кивнул и приступил к делу. Задача оказалась сложней, чем я думал; писательница начала мне помогать, и я пристыженно сознался, что без нее вряд ли осилил бы эту работу — пришлось бы оставить ее мерзнуть на сквозняках до тех пор, пока я не приведу бригаду рабочих.
— Ну, вот видите, не так уж и страшно выглядит, — сказал я, когда мы закончили.
— И все же небо заслуживает лучшего, чем целлофановая пленка, — ответила она. — А когда вы ее снимете?
— Вы уж потерпите, мы ведь только что натянули ее. На вашем месте я бы ничего не трогал до конца апреля.
Затем я вынул из огромной сумки, в которой принес пленку, спиральный радиатор, самый маленький, какой смог найти.
— Теперь, когда мы заизолировали ваше помещение, его необходимо нагреть, — объяснил я. — Эта модель потребляет гораздо меньше энергии, чем конвекторы.
— Но я вас ни о чем не просила.
— А вы и не обязаны им пользоваться. Только не вынуждайте меня целый день таскать на себе этот радиатор. Я оставлю его здесь и заберу в апреле, вместе с пленкой.
Она сняла перчатки и погладила панель радиатора, словно перед ней было домашнее животное, которое я хотел ей навязать, и тут я заметил на ее руке такую ужасную рану, что не смог сдержать испуганный возглас.
— О, это пустяки, — сказала она. — Просто у нас в постели ночью лопнула грелка. Мне повезло: я отделалась всего лишь ожогом руки.
— А вы показывали вашу рану врачу?
— Зачем?! Это выглядит так страшно из-за волдырей, вот и все.
И она снова натянула перчатки. В комнате стоял такой холод, что, казалось, промерзший воздух можно нарезать кубиками. При мысли о том, что мне придется оставить девушку в этой ледяной пещере, у меня сжалось сердце.
— Как же вам удается писать здесь книги? — пролепетал я.
— Альенора, это вопрос к тебе!
Слабоумная тупо воззрилась на меня. Но еще более тупо я глядел на нее. Господи боже, неужели романистка — она?!
— Как же вам удается здесь писать? — с ужасом повторил я, глядя на остатки пюре, размазанные вокруг ее рта.
— Мне очень даже нравится, — гнусаво пробормотала убогая.
Стараясь скрыть испуг, я подошел к рюкзаку и вынул из него книгу.
— Смотри-ка, — сказала хорошенькая, — этот господин принес твой роман. Ты ведь подпишешь ему?
Больная издала радостное урчание, которое я расценил как согласие. Мне очень хотелось вручить книгу ее очаровательной подружке, — пусть бы сама передала автору, — но я набрался храбрости и протянул роман писательнице, вместе с моей авторучкой, которую она начала пристально разглядывать.
— Это ручка нашего гостя, ты должна ее вернуть ему, — велела та, чье имя мне было пока неизвестно.
Альенора, думал я. С той минуты, как я узнал, кому принадлежит это имя, оно утратило свою прелесть: теперь мне слышалось в нем лишь начало — Альен. Да она и в самом деле походила на то существо из фильма.[10] Наверное, поэтому и внушала мне такую боязнь.
— Здесь рядом есть кафе, — сказал я хорошенькой. — Может, пойдем выпьем чего-нибудь?
Она объяснила убогой, что идет в кафе с «этим господином», и посоветовала ей воспользоваться нашим отсутствием, чтобы написать посвящение, достойное автора. Я спросил себя, что бы это могло значить, да и вообще, понимает ли это ненормальное, зомбированное создание, что достойно, а что недостойно?
В кафе моя хорошенькая гостья, вероятно, прочла у меня в глазах вопросительные знаки и тотчас взяла слово:
— Я знаю, вам кажется невероятным, что отсталое существо может быть хорошим писателем. Не спорьте, мне известно, что называть так больных не принято, но я считаю это определение точным и не заслуживающим презрения. Альенора действительно существо с замедленным развитием. Она тратит массу времени на любое, самое элементарное действие, однако именно это и питает ее своеобразный талант. Ее язык лишен штампов, которыми изобилует речь нормальных людей.
— Но меня больше всего поразило другое. Ее роман страшен, жесток. А ведь сама Альенора так кротка и безобидна.
— Значит, по-вашему, безобидный писатель должен писать только безобидные книги? — спросила она.
Я почувствовал себя полным кретином и замолчал, предоставив ей говорить.
8 
