17 
К тому моменту Катя только-только начала новую книгу. С середины апреля все напряжённо готовились к майским: одни строили планы на долгие выходные, другие худели после пасхальных куличей, третьи развивали общественную активность — пройдя с крестным ходом, уже предвкушали парад и демонстрации. Эти последние были особенно заметны среди вялых авитаминозников, пригревшихся на весеннем солнце: они суетились, собирали единомышленников, утюжили разноцветные знамёна и чинили транспаранты, порванные во время прошлогодних актов публичного волеизъявления. В остальное время грызлись по поводу важнейших вопросов современности, например надевать народу георгиевские ленточки или нет. У Кати не было никакого особого мнения по этому вопросу, хотя ко Дню Победы относилась серьёзно. Она думала, что весь долгий грохочущий парад стоило бы заменить одним-единственным актом — шествием оставшихся ветеранов по Красной площади. Они, конечно, не будут так величественны, шумны и быстры, как танки и самолёты, но хотя бы раз в год люди должны их увидеть. Не обузой, как обычно, не поводом для казённого милосердия, не мелкой политической картой и не пунктом официального списка аутсайдеров («инвалиды, пенсионеры, ветераны, сироты и прочие социально незащищённые категории населения») — пусть их увидят победителями. А деньги, сэкономленные на пафосе, пустить на лекарства, сиделок и прочее, прочее, прочее. Вот такие у Кати были прекраснодушные взгляды, которыми она благоразумно ни с кем не делилась: в пору весенних обострений и за высказывание о полосатой ленточке поколотить могут, а уж за парад-то…. Несколько раз оказывалась на Тверской в девять вечера, когда репетировали проезд БТРов или других каких-то военных штук, чьи названия она не знала. Коренные обитатели улицы ругались, захлопывали окна с вибрирующими стёклами, но праздная публика была совершенно счастлива. Фотографировали, кричали «ура», квалифицированно обсуждали проходящую технику, а один очкастый юноша, помнится, при виде зелёного гусеничного чудовища сорвал кепочку, приложил руку к пустой голове и замер по стойке «смирно», подрагивая кадыком. Вот отними у такого конфетку…
Катя не случайно об этом размышляла — существовала старая семейная история, не дававшая покоя. Дедушка Антон, с которым она провела первые семь лет, до самой школы, воевал, но на Параде Победы в сорок пятом не был. И потом ни разу не попадал 9 мая на Красную площадь — жил за Уралом, не ближний свет. Редко, но заговаривал об этом, с Катей — всего-то однажды, она была слишком маленькой для таких вещей, да и война для него оставалась темой страшной и непраздничной, не любил он её вспоминать. Но Катя знала из взрослых бесед, что разочарование сидело в нём занозой. И в детстве ей страшно хотелось подарить любимому деду парад. Лет в пять, помнится, подговорила соседских малышей, и они прошли перед стариками, сидящими на лавочке, вполне убедительным строем: с танками и машинками на верёвочках, один нёс над головой самолёт, другой тащил за собой жёлтую уточку на колёсиках, а Катя при этом пыталась выбить из жестяного барабана «Прощание славянки». Неизвестно, понял ли дедушка её порыв, потому что уже на третьем круге их разогнали за грохот и беспокойство.
И в этом году Катя вдруг подумала, что стала достаточно взрослой, чтобы попытаться ещё раз. Нет, не продефилировать перед дедом — по кладбищу, но написать повесть, где судьба его сложится чуть иначе, и он пройдёт, печатая шаг, по Красной площади и бросит знамя со свастикой к подножию мавзолея. Иначе стоило ли заканчивать Литинститут, если не можешь хотя бы в тексте подарить любимым то, что они заслужили.
И в ту весну она пересматривала кинохроники, собирала материалы и предвкушала, как в длинные выходные начнёт писать. Тут-то её и огорошили: стабильность закончилась, и вместо того, чтобы предаваться тихим радостям, придётся бегать в поисках нового места. Конечно, пока страна не отгуляет, суетиться бессмысленно, но потом нужно действовать очень быстро, летом на рынке труда наступит традиционный застой.
Катя совсем пала духом, когда ей написала Рудина и предложила приехать. Она не смогла отказаться от такого шанса: три месяца спокойной работы, хорошая библиотека под рукой, никаких забот.
— И, — закончила она свой рассказ, — можете не верить, но я ничего особенного не заметила, слишком была занята, хотя всё время просидела тут безвылазно, только маму недавно съездила навестить. Агафья, вон, наблюдательная, уж скорей она что-нибудь углядела.
17 
