42 
Зорька брыкалась, взмычивала, задела копытом чан, который рухнул на огонь, подняв невероятный столб пара и дыма. Молоко пришлось несколько дней отдавать Буяну, что он хорошо запомнил, и потом всегда присутствовал при дойке — лежал у двери, облизывался. Уходил только после того, как бабка говорила: «Видит собака молоко, да рыло коротко». Но в следующий раз опять приходил.
Молока Зорька давала много, ибо содержалась по последнему слову предвоенной немецкой науки — тогда дядя Коля прислал из Саратова свой перевод, сделанный для тренировки в языке, брошюры какого-то известного германского скотовода. Учёность немца поражала. Из брошюры можно было узнать, что если корова ест в темноте (а в Чебачинске все стойла были полутёмные), то корм усваивается хуже, а если животное хорошо видит содержимое яслей (освещённость 50–70 люкс), то корм усваивается намного лучше и идёт его на треть меньше. Поэтому когда в дом провели электричество, над яслями повесили большую стосвечовую лампу, и в стойле стало веселее. Свиньям, по мнению немца, достаточно 5 люкс, поэтому в свином хлеву лампочку не повесили. Про коней немец не писал ничего, поэтому Мальчик обходился маленьким сарайным окошком.
— Тётя Лариса, — спрашивал Антон, бывавший на ферме колхоза имени Двенадцатой годовщины Октября, где слепая пыльная лампочка была на двадцать стойл, — а почему вы не скажете в колхозе про свет? — Чудак ты. Кто же станет следить, включать-выключать? Они и кормёжки-то пропускают. Да ещё Дубяга скажет: фашистская наука. Ну их к чертям собачьим.
Было ясно: в колхозе не будут и выгонять коров загорать, что делали у нас в каждый солнечный день, начиная с февраля. От этого у Зорьки увеличивалось в крови количество гемоглобина, кальция и неорганического фосфора, надой становился больше, а содержание витамина D в молоке повышалось вдвое.
У соседей коровы давали мало — может, потому, что многие использовали их как тягловую силу — возили на них сено, дрова, под ярмом они ходили не хуже быков. У одноклассника Генки-корсиканца корова в этом качестве использовалась всё лето, зато и молока давала, как коза, вымени не углядеть, а дойки были не длинные и розовые, а сморщенные и жёлтые.
Возить на Зорьке, конечно, не могло и в голову прийти. После смерти Мальчика с хоздвора техникума брали быков. Ездить на них было непросто. Обычные команды — «цоб-цобе» (направо-налево) приходилось сдабривать густым матом, его быки считали за составную часть команды и без него не шли. Поэтому чтобы выехать со двора техникума, педагогам приходилось разгонять своих учеников, а учительниц просить прогуляться куда-нибудь подальше. Ввиду отсутствия автомобилей быки служили основным транспортным средством при перевозке тяжёлых грузов. На них ездили даже в областной центр — за сто километров. Но ехать приходилось не по прямой, а по ломаной линии, от колодца к колодцу, получалось километров на двадцать поболе, поэтому дорога занимала три дня. Ночевали в степи, хорошо если попадался саксаул для костра.
Слушались быки как следует только своих — с остальными были упрямы и капризны — бычаги. Василий Илларионович, которому пришлось однажды отвозить на них ящики с геологическими образцами, вернулся измученный и потом полдня ругался.
— Мерзкие животные! Тупы, как бегемоты. Недаром Христос изгнал из храма тех, кто их продавал, — видно, были такие же, как их собственность. Не пожелай, — Василий Илларионович возвышал голос, чтоб слышал дед, — жены ближнего, ни вола его. Что за чепуха, извините! В страшном сне не приснится желать этого вола. На кой чёрт мне эта упрямая скотина?
Мне, несмотря на разгар экзаменов за девятый класс, поручили отвести на хоздвор огромного чёрного быка Черномора, на котором нам только что привезли уголь. «Ехать — не справишься, — сказал отец. — Веди за верёвку». Я, натурально, не послушался и поехал: цоб-цобе! В середине дороги из ярма выпала железная заноза, оно разомкнулось, и освобождённый бык убежал вперёд. Делать было нечего, я впрягся в оглобли, водрузил на шею тяжёлое ярмо и двинулся в путь. Ярмо давило и било по затылку, не смазанная телега шла плохо, в довершенье всего с неё свалился массивный угольный ящик. Какой-то мужик помог поставить его обратно. «Чего сам-то надрываешься?» — «Бык убежал». — «Сходи на хоздвор, приведи». Этого сделать я не догадался. Но оставалось уже немного.
Замученный, чёрный от угольной пыли, с потёками пота на лице, я был ужасен.
42 
