Особенно,... 
131 
— Твоя память достойна восхищения, Куртис, а вот тревоги напрасны. Я не живу прошлым. И ты тоже, насколько мне известно. Перенесенная в детстве обида не заставляет меня просыпаться по ночам. — Каэтано достал из кармана сигару и закурил.
Куртис помахал зажатой между пальцами самокруткой и закашлялся.
— Черт побери, иногда мой единственный родственник кажется мне тупым. Я говорю не о прошлом, а о будущем. Разве ты хочешь, чтобы у ребенка, которого носит Сюзетта, было такое же детство, как у тебя?
Каэтано молчал, сжимая в зубах сигару. Сюзетта замерла с чашкой в руке, желая услышать его ответ.
— Ты хочешь сказать, дядя, что моя Сюзетта беременна?
— Послушай, Каэтано, ты же индеец, — ухмыльнулся Куртис. — Ты должен замечать все.
— Любовь к Сюзетте ослепила меня, — сказал потрясенный Каэтано и поднялся со стула. — Я потерял способность видеть своим третьим глазом.
Когда Каэтано появился в дверях кухни, растерянная Сюзетта повернулась к нему. Кошачьей походкой он подошел к ней.
— Сюзетта?
Дрожащей рукой Каэтано погладил ее по животу.
— Да, Каэтано, — прошептала она, обнимая его, — я ношу твоего ребенка.
— Когда? Давно?
— Я окончательно убедилась всего неделю назад. Хотела сказать тебе в ту ночь, после грандиозной вечеринки. — Охваченная волнением, она нервно рассмеялась: — Каэтано, мне кажется, что я забеременела в то утро, когда рассыпала сахар.
Каэтано не улыбался. Он пристально смотрел ей в глаза.
— Ты жалеешь, Сюзетта?
— Это первая глупость, которую я от тебя услышала, Каэтано. Я необычайно счастлива, что ношу под сердцем твоего ребенка. Если завтра я тебе надоем, то у меня останется частичка тебя. Она нежно поцеловала его в губы.
— Ты мне никогда не надоешь, — Каэтано притянул ее к себе. — И я никогда не отпущу тебя. Только смерть сможет отобрать тебя и нашего ребенка.
По телу Сюзетты пробежала легкая дрожь.
— Не говори о смерти. Мы вместе состаримся в Мексике. — Она снова прижала его ладонь к своему животу. — Этот ребенок будет жить у нас вместе со своими братьями и сестрами. Каатано кивнул.
— Я люблю тебя. И люблю нашего ребенка.
Куртис Баярд был настолько энергичен и полон жизненных сил, что казалось, ему суждено прожить еще много лет. Если Куртису становилось плохо, он старался не показывать виду, а когда Каэтано спрашивал его о самочувствии, дядюшка отмахивался от него.
У Куртиса созрел новый замысел, доставлявший ему большую радость. Устроившись за длинным рабочим столом в своей мастерской и громко распевая, он без устали трудился над колыбелью для младенца. Куртис предложил Сюзетте выбрать породу дерева, и она остановилась на кедре, объяснив, что в их асиенде не растут кедры, а ей очень нравится их чистый, свежий запах.
— Тогда пусть будет кедр, — подмигнул ей Куртис.
Пообещав Сюзетте и Каэтано, что не будет переутомляться, он приступил к работе. Каждое утро после завтрака Куртис любовно трудился над колыбелью. Сюзетта составляла ему компанию. Ей доставляли удовольствие часы, проведенные в мастерской. Им было так легко друг с другом, будто они были знакомы всю жизнь. Куртис, наделенный редким чувством юмора, развлекал Сюзетту анекдотами и забавными рассказами о Каэтано и о себе самом. В самых горьких и печальных историях он видел светлую сторону, и его рассказы о детстве Каэтано вызывали не слезы, а улыбку. Когда Куртис рассказывал, как страдающий, одинокий пятнадцатилетний полукровка отправился в злачные места Форт-Уэрта в надежде сделаться профессиональным игроком в фараон, это казалось забавным приключением. Именно там он познакомился с людьми, нарушавшими закон, и начал принимать участие в налетах. Неудивительно, что вскоре он стал главарем банды.
Куртис был для Сюзетты неиссякаемым источником сведений о человеке, которого она любила, и она жадно впитывала каждое его слово. Каэтано не мешал им наслаждаться обществом друг друга. Он проводил время, путешествуя верхом на Угольке по мокрому от дождя лесу.
В одно такое утро Куртис трудился над колыбелью. Сюзетта сидела рядом с ним, а Каэтано, вскочив на Уголька, отправился в лес. Волосы его отросли, суровые черты лица смягчились. Днем Сюзетта и Куртис слегка перекусили на восточном дворике за круглым столом, сооруженным вокруг кипариса. Солнце скрылось, и над землей поднялся туман. Куртис сделал глоток кофе и зевнул.
— Милая, — сказал он Сюзетте, — почему бы нам не оставить тарелки и не вздремнуть? Я засыпаю. Встанем, когда вернется мой неугомонный племянник.
131 
