С утра читала письма, заботливо распечатанные пресс-секретарём, но ничего интереснее вчерашних предложений не нашла. Несколько оскароносных режиссёров предложили роли, несколько баснословных богатеев – руку и сердце. И, разумеется, все обещали деньги, деньги, очень много денег. Даже не пыталась сосчитать, сколько амеро собирались бросить к её ногам в общей сложности, но точно знала, что не сможет купить на них самого необходимого – покоя и безопасности. Между прочим, подумала, что никогда бы не вставила столь пошлой фразы в свою книжку, а вот поди ж ты.
Ангелы развлекли её, с порога испуганно запричитав: «Помним-помним – не стричь, не красить и не татуировать!» Пока они вились вокруг, Мардж просматривала текст, составленный Серджио. Рекомендовалось выразить глубочайшую благодарность правительству и народу за внимание к её скромной персоне, призвать к миру во всём мире и продемонстрировать озабоченность экологией планеты. В финале следовало крикнуть: «Я люблю вас» и по возможности прослезиться. Выступление рассчитано минут на пять вместе с аплодисментами – дольше абсолютную безопасность не обеспечить, как объяснила Карен. Что ж, публичные речи были частью профессии, она давным-давно перестала впадать в панику перед аудиторией, как на первой встрече с читателями, когда от волнения сломала пополам ручку, приготовленную для раздачи автографов.
Но ближе к назначенному времени всё-таки встревожилась, сказалось упоминание Серджио о «миллиардах». Успокаивала себя мыслью, что перед такой толпой всего-то и нужно – улыбаться и махать, остальное они сами додумают.
Но на лифте спускалась бледная, с ледяными руками, и безупречная Карен молча набросила ей на плечи тёплый клетчатый плед. Ровно в восемнадцать ноль-ноль Мардж сбросила его на пол и вышла на балкон.
Заходящее солнце ударило в лицо. Секунду она думала, что площадь пуста, – так тихо было. Но, взглянув вниз, увидела людей, а потом раздался многоголосый крик, который чуть не сбил её с ног. Казалось, можно различить каждое лицо, обращенное к ней, но в то же время глаза застилала дикая неуправляемая энергия, бьющая снизу. Она покрепче ухватилась за перила и начала:
– Я Марджори Касас.
И запнулась, потому что слова прозвучали отовсюду, затопили толпу, понеслись над городом. Она поняла – грешно сейчас произносить заготовленные речи, поэтому сказала то, что рвалось из её сердца:
– Мир изменился, а я осталась такой, как была. Я спряталась, чтобы написать свою самую главную книгу, а когда вернулась, Земля убежала из-под ног и я осталась одна на целом свете – неизменённая. Мне страшно. Но я чувствую вашу поддержку и люблю вас. Спасибо!
Она остановилась, чтобы набрать воздуху, и в образовавшейся тишине кто-то заорал: «Марджори Касас любит меня!» И следом по толпе прокатился неясный гул. Мардж улыбалась сквозь слёзы, пытаясь разобрать отдельные слова, которые постепенно подхватывали человек за человеком, и вот уже вся площадь скандировала. Через мгновение Мардж поняла, что именно:
– Сись-ки! Сись-ки! Покажи! Нам! Сись-ки!
– О господи.
Она ещё немного постояла, недоуменно глядя на людей, потом пожала плечами, развернулась и ушла с балкона.
«Ну и дураки, боже мой, какие дураки».
Через полчаса вертолёт поднялся с крыши отеля. Мардж сидела, закрыв глаза, цепко держась за свой ноутбук. «Ничего, ничего. Всё позади. Главное, успела сказать Серджио, чтобы никаких чёртовых встреч до сентября. Пусть их дурацкий мир катится в ад, но я должна работать».
Третье потерянное письмо
Марджори, Марджори.
Вам никогда не получить моих писем. Я видел ваше лицо, видел, как вы уходите всё дальше от людей, которые превратились в стаю обезьян. Теперь ни один голос из толпы не тронет вашего сердца, слишком много стыда и отвращения испытано, и невозможно доказать, что я – не один из тысячи пляшущих павианов. Теперь всякое внимание вызовет тревогу и гнев.
И только потому, что уверен – вы этого не прочитаете, – напишу: «Я люблю вас, Марджори».
Я не подросток, увлёкшийся знаменитостью, и, уж конечно, не один из этих. Мне понравились книги, точные и прозрачные, такие нежные, такие женские – ваши. Я влюбился в плоды ваших рук и не смог остаться равнодушным к той, что их вырастила.
Моя самая большая мечта – чтобы вы сидели за моим столом, единственной вещью, которую я не поленился притащить из прежней университетской жизни, или в моём старом кресле, и работали. Я бы защитил вас от кого угодно.