61 
Возможно, Шеф тут же бы и забыл об этой необычайно аристократической толстушке, но она появлялась на каждой лекции, на какой бы базе и в какое бы время ни происходило дело. Всегда сидела за первой партой или в первом ряду, чаще всего одна, иногда с каким-то вертлявым юношей, судя по всему, старшекурсником-бойфрендом. Точно не мужем, потому что обручальных колец на руках молодых людей не было, а кольца по молодости носить было модно – gens una sumus![24] Да уж… Всё равно паренёк был Шефу отчего-то неприятен. Девушка же не болтала, не отвлекалась, а что-то постоянно писала в толстую тетрадь, периодически глядя прямо на него. Алексею Николаевичу даже пару раз стало как-то неуютно. Но большей частью это было приятно. Но – нет. Слишком толста. Слишком. Да и к тому же мало ему, что ли, проблем? Только история с Ольгой чего стоит и никогда, наверное, не выветрится из головы. Наташка дома, кукла Барби, блин, говорящая, тупая, как сто подвалов, жёнушка вечно молодая. Хватит ему и Ниязовой, которая, как верный пёс, всегда на страже и ни на что не претендует, слава богам! Да и конференционных, пленумных и конгрессионных шалав хватает, особенно фармпредставительских нимф. Нет, он ещё не совсем тронулся (вернее – достаточно уже поумнел), чтобы со студентками шашни заводить, пусть они триста раз половозрелые. Он слишком на виду, член-коррство не за горами, а там, глядишь, и действительным… Да и толстая она. Толстая. Что она там строчит? Неужели действительно интересно? Если она специальностью интересуется, так ей не на его лекции надо ходить, а на Викины, Борины и, конечно, на Былинского непременно. Точно уж не на его и тем более не на ниязовские. А может, ходит? Может, ко всем ходит и сидит тоже вот так, в первом ряду? Фанат специальности. Жизнерадостная идиотка. Надо бы узнать. Тьфу, привязалась. Вот ведь, глаза намозолила!
Лена между тем «мозолила глаза» умно и ненавязчиво. Она ни разу не подошла к Шефу после окончания лекции, как делали это многие. Кто из восторга, кто спросить чего или просто рядом постоять-подержаться. Как только он завершал лекцию своим коронным «Всем спасибо!» (этой простой этикетной фразочкой хирургов, всегда произносимой после завершения операции, он как бы перекидывал мостик из аудитории в оперблок, студенты были в восторге), она складывала свою общую тетрадь в сумку и, опустив глаза долу, направлялась к выходу. Через полгода такого молчаливого «преследования» Алексей Николаевич привык в девушке, успел испытать целую гамму разнообразных чувств и, наконец, попросил свою секретаршу узнать, что это за эта…
– Алексей Николаевич, – Лилия Владимировна посмотрела на него поверх очков, – «что это за эта» – слишком скудная исходная информация. Хотя бы фамилия.
– Да не знаю я её фамилии, хотя как поц однажды опустился до переклички. Ректор – и опустился до переклички, представляешь? И к тому же я студентам лекции почти не читаю, только курсантам и интернам в основном. По-моему, она с шестого курса. Кажется, впервые я её видел, когда только стал ректором, ну и со студентами, типа, знакомился. По курсам. Первый. Второй… И так до шестого. Их загоняли в аудиторию, и я вещал им пламенную речь. У девицы очень такое лицо… – Секретарша продолжала смотреть поверх очков. – Ну, правильное такое лицо, красивое. Не просто красивое, а очень красивое. Категория «в». Настолько правильные черты лица, что уже аристократическое. И ещё она толстая, хотя, по-моему, слегка похудела в последнее время. Лиля! Толстая девка, красивая морда, таскается на все мои лекции, и в Центр, и в ГКБ всех номеров, и в НИИ. Курс примерно шестой. Ищи! Ты секретарь мой или кто? Мне, что ли, самому ходить интересоваться?
– Нет, ну что вы, Алексей Николаевич, – несколько ехидно ответила Лилия Владимировна. – Я же тут секретарь ректора медицинской академии, что я, ректору бабу не найду? Не такое находили. Толстая девка, красивая морда, сидит в первом ряду всегда и везде, примерно шестой, чего же тут не понять?
– Дура ты, Лиля! – беззлобно проворчал Шеф, зная, что задание будет выполнено.
Похудание давалось Лене Кручининой тяжело. Она всю жизнь была пухленькой, спортом никогда особо не занималась, кратковременные танцы не в счёт. Никакого особенного дискомфорта от своей полноты прежде она не испытывала, мальчикам, юношам и мужчинам нравилась и такой. Одеваться научилась правильно, а в наготе темноты все кошки серы и приятны на ощупь, особенно пока молоды. Она любила вкусно поесть и умела готовить. Последнее особенно нравилось и Юре, и его маме. Делать какие-то телодвижения в сторону избавления от лишних килограммов очень трудно, если ты живёшь на одной территории с тем, кого уже приручил и приучил к обильной и вкусной, хотя и не всегда здоровой пище. Сперва она пыталась уменьшить поглощаемые порции. Но это не слишком помогло. Она всего лишь перестала ещё и ещё толстеть. Затем перешла на более здоровые продукты, жареное заменила пареным, а конфеты – фруктами. Ничего не помогало, не считая того, что после пары-тройки яблок есть хотелось так, как будто ты прошагал пару километров по морозу. Лена начала ходить в спорткомплекс академии на аэробику. И в бассейн. После занятий хотелось есть невыносимо. Чтобы хоть как-то утолить желание немедленно сожрать казан приготовленного для Юры плова, она представляла себе, как хорошо будет смотреться в чёрном платье с открытой спиной рядом с Шефом на банкете в честь открытия какого-нибудь важного медицинского конгресса. Международного. У Лены не было ни малейших оснований для таких фантазий, абсолютно никаких, но воображение – мощнейший двигатель материи в требуемом направлении. И подобными беспочвенными и бесплодными мечтаниями ей удавалось сдержать себя и не накинуться немедленно на батон колбасы, раскинувшийся на полке холодильника и развратно манящий её к куда более сладким утехам плоти, нежели суровый аскет – зелёный болгарский перец, уныло скрюченный, несмотря на все свои многочисленные жизнерадостные витамины. Через пару недель отсутствия ужинов тело сдвинулось с мёртвой точки и начало неохотно сдавать первые миллиметры. Ещё чуть позже Лена отказалась от завтраков, заменив пару щедрых ломтей белого хлеба, умащённых сливочным маслом и покрытых толстым слоем сыра, вприкуску с двумя яйцами всмятку, на чашку кофе с одним сухариком. «По утрам можно есть всё! Пихать, как не в себя, и вам за это ничего не будет!» Ага, как же…» – ворчала она про себя. Один сухарик не добавлял радости кофе без сахара, лишь добавляя ритмичного хрусту и без того измученной мыслями голове. Так что вскоре она и вовсе перестала что-либо пережёвывать по утрам, оставив за собой право лишь на горячую чёрную жижу. Юра очень удивлялся таким переменам, но не возражал. Лена нравилась ему и пухленькой, но он вовсе не был против перемен в её весе. Потому как даже первые скинутые пять килограммов, вовсе не сказавшиеся на фигуре возлюбленной в общем и целом, настолько облагородили её и без того прекрасное лицо, что у него даже дух захватывало, когда он смотрел на неё. «Да она же настоящая принцесса! Ослепительная… – думал парень в такие моменты. – Живу с ней и даже не замечал раньше, насколько она прекрасна, считал её просто красивой, не более».
61 
