Последние отзывы

  43  

Полученными от Стриженого «зелёными» распорядились следующим образом. Громов, когда выдался свободный день, самолично отправился в Мурманск и обменял валюту на «чёрном» рынке у «Детского мира», что на улице Книповича. Вернувшись с карманами, набитыми деньгами, он вызвал к себе коменданта, который из-за недоукомплектованности части личным составом тащил на себе ещё и обязанности начфина, и повелел выдать зарплату офицерам за прошедшие декабрь-январь. Комендант Подвицкий, получив на руки столь огромную сумму, тут же затребовал соответствующие финансовые документы на неё, после чего был грубо одёрнут и узнал о себе и своём происхождении много нового и интересного.

«Как же я отчитываться буду?» – заныл комендант после столь грозной отповеди: командир части 461-13"бис" отличался сдержанностью и интеллигентностью, вспышки гнева у него были столь редки, что их можно было пересчитать по пальцам, и комендант никак не мог понять, чем же вызвана ещё одна.

«Отчитаешься, – заверил Громов. – Оформи ведомости на получение денежного довольствия, выдай зарплату, пусть все распишутся. Ведомости отдашь мне».

Коменданту оставалось только подчиниться.

Кроме денег, Громов привёз из Мурманска ящик водки «Абсолют», и пилоты со вкусом отметили победу над «Геркулесом» – первую победу в ещё не начавшейся войне. На торжество приглашены были и другие офицеры, свободные от несения службы. Они, конечно, не догадывались, по какой причине устроено празднество, но это было для них не столь важно.

Засиделись допоздна. Приговорили дюжину бутылок и три десятка натовский пайков. Захмелели. Стуколин, который сам на музыкальных инструментах играть не умел в связи с тем, что медведь ему на ухо наступил ещё в раннем детстве, потребовал, чтобы ему исполнили «что-нибудь про пилотов». Он каждый раз этого требовал. Его поддержали. Оставалось только уговорить Никиту Усачёва, который единственный из всех умел брать поболе трёх аккордов. Усачёв для порядка поломался, но потом взялся за гитару, и офицеры грянули хором:

• Я – «Як»,
• Истребитель,
• Мотор мой звенит.
• Небо – моя обитель.
• Но тот, который во мне сидит,
• Считает, что он – истребитель…

Они начали с песен Высоцкого. Они всегда начинали с песен Высоцкого. Потому за классической «Смертью истребителя» последовала менее известная, но от того не менее любимая:

• Их восемь, нас – двое. Расклад перед боем
• Не наш, но мы будем играть.
• «Серёжа, держись! Нам не светит с тобою,
• Но козыри надо равнять!»
• Я этот небесный квартет не покину,
• Мне цифры сейчас не важны.
• Сегодня мой друг защищает мне спину,
• А значит – и шансы равны.

• Мне в хвост вышел «Мессер», но вот задымил он,
• Надсадно завыли винты.
• Им даже не надо крестов на могилы —
• Сойдут и на крыльях кресты.
• «Я – „первый“, я – „первый“, они над тобою,
• Я вышел им наперерез.
• Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою!..»
• В бою не бывает чудес.

• «Сергей, ты горишь, уповай, человече,
• Теперь на надёжность лишь строп».
• Нет, поздно, и мне вышел «Мессер» навстречу.
• «Прощай, я приму его в лоб!..»
• Я знаю, другие сведут с ними счёты,
• По-над облаками скользя,
• Летят наши души, как два самолёта,
• Ведь им друг без друга нельзя…

И конечно же была исполнена душещипательная «Песня о погибшем лётчике»:

• Он кричал напоследок, в самолёте сгорая:
• «Ты живи, ты дотянешь», – доносилось сквозь гул.
• Мы летали под Богом, возле самого рая,
• Он поднялся чуть выше и сел там, ну а я до земли дотянул.

• Встретил лётчика сухо райский аэродром,
• Он садился на брюхо, но не ползал на нём,
• Он уснул – не проснулся, он запел – не допел,
• Так что я вот вернулся, вернулся, ну а он не сумел.

• Кто-то скупо и чётко отсчитал нам часы
• В нашей жизни короткой, как бетон полосы.
• И на ней кто разбился, кто взлетел навсегда.
• Ну, а я приземлился, ну, а я приземлился, вот какая беда.

После Высоцкого вспомнили о Розенбауме. И Никита спел сначала «Чёрный тюльпан»: «В Афганистане, в «Чёрном тюльпане», с водкой в стакане мы молча плывём над землей…», затем – «Камикадзе»:

• Парашют оставлен дома,
• На траве аэродрома.
• Даже если захочу – не свернуть.
• Облака перевернулись,
• И на лбу все жилы вздулись,
• И сдавило перегрузками грудь.

• От снарядов в небе тесно,
• Я пикирую отвесно,
• Исключительно красиво иду.
• Три секунды мне осталось,
• И не жаль, что жил так мало
• Зацветут ещё мои деревья в саду!..

Не обошли вниманием и классиков: «Мы летим, ковыляя во мгле…», и современников: «Кто в нём лётчик-пилот, кто в нём давит на педали?..».^[45] Перебрав песни профессиональных авторов и сделав небольшой перерыв, сдобренный водочкой, стали выяснять, кто чего знает из «народного» творчества. Под аккомпанемент Усачёва старший лейтенант Лукашевич исполнил песню полярных авиаторов: «Кожаные куртки, брошенные в угол…».^[46] А комендант Подвицкий припомнил удалой гимн вертолётчиков: «Впереди большая трасса – ас-са, ас-са, ас-са!..». Наконец Громов, захмелевший и раздобревший, отобрал у Никиты инструмент и собственноручно изобразил свою коронную, неизменную, с притопами и прихлопами:

  43