Особенно,... 
109 
– Положено. И ещё сверху придавлено.
– Вот-вот… А что тогда твоя Ленка там по ночам делает, если ей не положено?
– Елена Николаевна по ночам роды принимает, оперирует своих девочек или если особо сложные случаи.
– И свои девочки и особенно особо сложные случаи, – насупилась жена, – возникают именно на твоих дежурствах?
– Не только. Поверь, она бывает в роддоме по ночам гораздо чаще, чем я. – Он улыбнулся через силу. «Ничего, ещё полчаса, и ты уйдёшь на работу. Всего тридцать минут между туалетом-ванной-кухней, и всё», – проматывал он спасительную мантру.
– Я сварю тебе овсяной каши.
«Успокойся, продукты успеешь купить по дороге, а уж девочки сообразят». Он мечтательно улыбнулся.
Надо сказать, что Светлана Григорьевна, почтенная супруга Петра Александровича, мать двоих взрослых сыновей и четырежды бабушка, совершенно зря ревновала своего мужа к Елене Николаевне. Это было так давно, что уже могло считаться артефактом. Сто лет назад, когда Санька и Ванька ещё пускали пузыри в близнецовой коляске, а Пётр Александрович был молодым тридцатилетним, хотя уже и многоопытным хирургом, в родильный дом – ещё не этот – пришла совсем юная ординатор Елена Николаевна. У неё была русая коса до пояса, стройные ноги, тонкие запястья и совершенно правильные черты лица. Будучи классически красивой женщиной, она отнюдь не производила подобного впечатления. Всё благодаря пресной близорукости глаз. Но она была покорна, позволяя Петру Александровичу наматывать косу на ладонь. Такая у него была странная прихоть. Молодая жена после очередного бытового скандала в пику ему постриглась чуть ли не наголо… Ох, как не вовремя появилась Лена с её безразличными глазами. Роман длился три года – как раз столько, сколько потребовалось жене Свете вновь обрести подобие косы, а ординатору Елене Николаевне – выучиться у Петра Александровича ремеслу и сменить его на более перспективного любовника. Уходить от жены она никогда не просила. Он сам как-то предложил, мол, если хочешь… Но она лишь рассмеялась. Смех у неё был такой же пресный – под стать глазам.
После окончательной отставки в апогее страдания он даже уволился. И Елена Николаевна поменяла место работы – перейдя на повышение.
Спустя пятнадцать лет, когда Саша и Ваня уже неумело елозили по своим щекам папиной бритвой, Пётр Александрович и Елена Николаевна снова встретились. В только построенном крупном родильном доме, входящем в состав многопрофильной клинической больницы. Его пригласили заведовать отделением гинекологии, а она была назначена «сверху» начмедом – заместителем главного врача по акушерству и гинекологии. Де-юре. Де-факто Елена Николаевна являлась главным врачом родильного дома. Встретились как две старые полковые лошади, поржали над прошлым, по-товарищески впряглись и потащили этот нелёгкий лечебный и административный плуг по кочкам женского нездоровья, оврагам плохого финансирования и прочим лесам, перелескам и болотистым местностям, обозначенным на карте как «государственная медицина». Жена Света закатила было истерику и… очень быстро поняла, что попала «не в тему». Тем не менее вяло, но перманентно подкармливала необоснованные подозрения настоящего мумифицированными фактами прошлого.
Александр Петрович вместе с Иваном Петровичем покинули родовое гнездо, обзавелись собственными стойлами, и Пётр Александрович, проснувшись однажды утром, обнаружил рядом с собой в постели совершенно чужую, седую почти, пожилую женщину, которая называла его Петенькой. Кажется, именно тогда впервые у него нашли вначале гастрит, а потом перестраховались и поставили язву желудка. От болевого синдрома долгое время ничего не помогало. Ни клинических, ни лабораторных, ни даже инструментальных признаков чего-то фатального – не было. А боль – вот она. Страшная, сгибающая пополам спастическая боль. Особенно по утрам при виде жены. Гастроэнтерологи и друзья-хирурги были уже почти в тупике – Пётр таял, его всегда такие живые глаза стали близнецами белесых безжизненных очей начмеда. И тут появилось оно – Самое Лучшее Лекарство от язвы. Вернее – от «экзистенциальной тоски», как именовал сам Пётр Александрович своё внезапное недомогание.
Анечка. Акушерка. У неё была русая коса до пояса, стройные ноги, тонкие запястья и совершенно правильные черты лица. Будучи классически красивой женщиной, она ещё даже не понимала, какое впечатление производит и тем более будет производить на мужчин. Ей было всего восемнадцать. Глаза её сияли прожектором с ультрамариновыми фильтрами, смех был естественно-обволакивающим, а не искусственно отконтральтированным, как это свойственно более зрелым прелестницам. Она была жизнерадостна, как Винни-Пух, слопавший чужой мёд, печальна, как Ослик Иа, потерявший хвост, и бестолкова, как Пятачок, уничтоживший воздушный шарик. Короче – она была естественна до одури. И Пётр Александрович потерял голову. К тому же Анечка позволяла Петру Александровичу наматывать косу куда угодно и при этом была ласкова и беззащитна, как двухнедельный щенок.
109 
