Она родилась в настолько мелком уездном городишке, что иное село больше. У Ларисы не было папы, была трудолюбивая, безалаберная, охочая до половой любви мама. Двое младших – сестрёнка и братик, – тоже не знавшие отца, а только добрую мягкую маму и добрую строгую старшую сестру, которых они беззаветно любили, а на сестру – так чуть не молились вслед за матерью. Почему «Лариска такая умная»? – она понятия не имела. Сама она работала в уездном универмаге, где ничего, кроме драповых сапог и резиновых пальто, не было. Простите, я заметила, что существительные с прилагательными предыдущего предложения не на тех, на ком следует, «поженились». И сразу же вспомнила фильм «Дежавю»:
– Тефтель с рисом, котлета с картошкой.
– Мне тефтель с картошкой.
– Тефтель с рисом! Котлета с картошкой! – как энкавэдешник на допросе, цедит официант советского общепита на американского мафиози, считающего себя в очередном эпизоде амнезии профессором-энтомологом, следующим на Суматру.
– Тефтель с рисом, котлета с картошкой, несите, – примирительно говорит «красному» официанту настоящий профессор-энтомолог одесского университета. – Не спорьте! – тихо шепчет он мнимому коллеге. – Поменяемся.
– Нет! Менять нельзя! Тефтель с рисом! Котлета с картошкой! – уже чуть не доставая наган, чеканит официант-энкавэдешник.
«А где, бишь, мой рассказ несвязный?»[7] Нет, не в Одессе пыльной, где Александр Сергеевич Пушкин боролся с саранчой, а там, в российской грязной глубинке, где мама Ларисы Пичугиной работала посреди драповых пальто и резиновых сапог. И совершенно непонятно было, на что их менять, потому что подобные монстры висели и стояли по всей стране, где всё было на благо человека и всё было во имя человека. И никому, говоря честно и откровенно, нужны не были. Не понимаю, почему какой-нибудь пафосный скульптор до сих пор не изваял гигантский памятник драповому пальто в резиновых сапогах?! На это можно было бы откусить значительную часть годового бюджета министерства культуры нашей страны, где в уездах, честно говоря, мало что изменилось, кроме ассортимента универмагов, в которых женщины, подобные маме Ларисы Пичугиной, до сих пор не могут позволить себе отовариваться.
Лариса тем не менее маму любила. И мама любила Ларису. Любила и где-то даже боготворила. А уж когда Лариса закончила десятилетку с золотой медалью... Медалью, полученной тут чуть не впервые за всю историю существования ветхой школы... Затем сама поехала в большой город и сама поступила в медицинский институт... Мама стала считать Лариску богоподобной. Врачи больших городов рисовались маме сытыми, гладкими, как тюлени, и все как один – богатыми.
– Ну вот! Будет теперь, кому мне деток помочь поднять, да и самой на старости лет не зубы старые пережёвывать, – говорила Ларисина мама соседкам.
Лариска училась, глотая порой голодные слёзы, на отлично. Строила из себя в редкие приезды домой городскую даму (не без этого, сами, что ли, молодыми дураками не были?). А на вопрос: «Чего такая тощая?» – отвечала: «Так модно! Специально на диете сижу!»
Мать очень старшей дочерью гордилась. Похвальные листы с первого по десятый класс были развешаны по стенам малогабаритной квартирки в двухэтажном – не пойми из чего сделанном – домике. Нет, не собственном, а государственном. В общем, кто с уездным бытом знаком – тот в курсе. А кто в нашем прекрасном «Дефолт-сити» родился в эру сникерсов – тому и не объяснишь.
Когда Лариска закончила институт и невероятными – ох, лучше вам и не знать – путями не только получила офтальмологию, но и осталась при больнице в небольшом, но всё-таки ближайшем городе-спутнике большого города, мать ожидала наступления эпохи вспомоществования от дочери-доктора.
«Светка с Алёшкой растут. Жрать хотят всякое и тряпок модных, благо сейчас всё есть, кроме денег. Не могла бы ты, Ларисушка, высылать нам хоть небольшую часть своей зарплаты, а то совсем у нас тут плохо. В общем, у нас всё хорошо, Светка ничего по дому делать не хочет, только по вечерам на скамейке сидит с подружками. Лёшка связался с поселковыми и каждый вечер стоит под магазином, пьёт пиво и плюётся. Так что ты, если можешь, приезжай и повлияй. У Тоньки Самокрутовой дочь в Москве маникюршей, каждый месяц матери деньги шлёт. А я всем хвастаюсь, что ты у меня глазной доктор, а не какая-то там... стрелки на чужих вонючих копытах подрезать. Любим тебя и ждём. Твои мама, Светка и Алёшка...»