151 
– Прогулялись? – спросил он, как показалось ей, со скрытым ехидством.
– Да, гуляю. Сна ни в одном глазу. – В армии Каганата, в отличие от варяжской, не было всех этих штучек с так называемой «воинской вежливостью»: капитан вроде нее мог разговаривать с высшим офицерством запросто.
– Дело, дело. Мне вот тоже не спится. Литературку почитываю. – Он показал ей обложку сборника афанасьевских сказок.
– Не скучно?
– Что вы, удивительное чтение. Ничего не знаю откровеннее местных сказок. Вы хоть в детстве-то читали их?
– Читала, но не любила. Мне Толкиен больше нравился.
– Отравленное поколение. Я бы вам хоть как комиссару посоветовал ознакомиться – вы же гораздо лучше будете понимать, с кем имеете дело. Безнадежный народец, скажу вам.
– Ну, это не народец безнадежный. Это условия такие. Варяжская оккупация сковала инициативу, а мы разбудим.
– Да? И много уже разбудили?
– Порядочно, – сухо сказала она. – Люди хотят работать. Верят, что результаты их труда теперь не будут от них отчуждаться. Кстати, вы лучше меня должны знать, что сказки Афанасьева – грубейшая фальшивка.
– В самом деле? – Гурион, казалось, заинтересовался. – Кто же ее изготовил?
– Афанасьев, как вам известно, работал по личному поручению царя и организовывал все экспедиции на деньги варяжского правительства. Подлинный хазарский фольклор был под строжайшим запретом. И в этих настоящих сказках – если вы их читали – главными чертами героев выступает как раз инициативность и ненависть к угнетателям. К попам, к военачальникам…
– Как же, как же. «Русские заветные сказки». Вы это имеете в виду?
– И это тоже, хотя Афанасьев записал только самую непристойную их часть. Прочее опубликовано только в Каганате.
– А, ну да. Это я читал, конечно. «Хазарские сказания». Женя, вы меня простите за вопрос, – он снял очки и, не глядя на нее, стал протирать их, – вы давно в ЖД?
– С шестнадцати лет.
– И вы что же, действительно полагаете, что мы с вами и есть истинное население данной страны?
– Никогда не сомневалась в этом. Я тут родилась. – Она не понимала, к чему он ведет, и демонстрировала весь набор правоверных убеждений, обязательных для комиссара.
– Дело, дело, – повторил Гурион любимое бессмысленное выражение. – Я вас на твердокаменность не проверяю, не подумайте. Просто есть такая чрезвычайно распространенная ересь. И я отлично знаю, где ее корни. Ересь эта сводится к тому, что варяги и хазары – в равной степени угнетатели. А здесь якобы живет прекрасный народ, которому что наша цивилизация, что варяжская – в равной степени враждебное, чуждое угнетение. Слыхали?
– Слыхала.
– От кого? – цепко спросил Гурион.
– Ну, это не новое учение, – сказала она суше прежнего. – В Каганате многие занимались такими играми…
– Да, да, – кивнул Гурион. – Я, вы знаете, давно уже здесь, но кое-какие публикации до меня доходили. В Каганате в последнее время развелось слишком много свободных дискуссий. Это сильно снижает боеспособность, вы не находите?
– Я нахожу, что вы меня в чем-то подозреваете, полковник, и предпочитаю играть в открытую, – сказала Женька, закуривая. – Чувствую себя, понимаете, как в дурном варяжском боевике. Спросите меня еще, чту ли я Тору и как отношусь к христианству. Если у вас на мой счет какие-то подозрения, доложите контрразведке, и пусть меня допрашивают официально. А все эти прощупывания…
– Бог с вами, Женя, никто вас не прощупывает, – широко улыбаясь, сказал Гурион. – Еще чего придумали. Применительно к вам само слово «прощупывать» звучит ужасной двусмысленностью. – Он гнусно захихикал, но Женька чувствовала, что и это он делает понарошку, что ему совершенно не до шуточек и шутит он только ради непонятной покамест маскировки. – Мне надо понять ваше мировоззрение, потому что от этого зависит исключительно ответственное задание. Исключительно. Я не могу рисковать людьми. Если у вас нет настоящей веры, вы и сами погибнете, и дела не сделаете. И я должен четко понимать – как вы, например, относитесь к мнению, будто Каганату повредила толерантность? Может, в самом деле не надо бы следовать принципам, которые мы навязываем другим? Вы же отлично знаете, что нас в этом упрекают.
– Да, знаю. Нас в этом упрекают столько, сколько мы вообще существуем. И не только нас – если помните, любого проповедника прежде всего ругают за то, что он не следует собственному учению.
151 
