190 
– Да мы еще доживем ли? – спросил хмурый монах, чьего лица Громов почти не видел – он сидел далеко от лампы.
– Если не доживем, то, может, и к лучшему, – заметил молодой. – Я бы не хотел…
– Тем не менее уже скоро, – подытожил Николай. – Ты-то, брат Георгий, доживешь наверняка. Не думаю, чтобы тебя скосила преждевременная дряхлость. Ты весьма здоров, брат Георгий.
– И прожорлив, – ехидно добавил высокий.
– Что до Андрея в Туруханске, – продолжал Николай, – скажи ему, брат Борис, что утрата смысла есть вещь, безусловно, хорошая. В мире, имеющем смысл, нам нечего было бы делать.
Брат Борис кивнул и сосредоточился. Все молчали.
– Сказал, – выговорил он наконец.
– И что?
– Сказал, что подумает.
– Подумать есть дело благое.
– Брат Игорь в Новосибирской обители передал, что впадает в тяжкий грех уныния, – сообщил очкастый монах с внешностью физика-Шурика.
– Передай ему следующее, брат Вячеслав, – радостно отвечал Николай. – Всякий раз, как впадаю в грех уныния, я испытываю огромную радость, улегшись на постель в своей келье и при открытом окне, в которое доносятся запахи монастырского луга, созерцая трещины в потолке. Они слагаются в причудливые узоры, я уношусь мечтаниями в удаленные обители и либо впадаю в благодетельный сон, либо придумываю забавный сюжет. Проделай то же, и сии трещины окажут на тебя не менее благое действие.
Брат Вячеслав задумался.
– Передал, – сказал он.
– И что созерцает брат Игорь?
– Брат Игорь сообщает, что, видимо, потолок в твоей келье давно не белен, – скрипучим голосом отвечал брат Вячеслав.
– Брат Игорь впадает в тяжкий грех занудства, – сказал настоятель. – Передай ему, что со своим потолком я сам разберусь, а он пусть перечтет «Женитьбу Фигаро».
– Брат Владимир в Староволжской обители просил передать, что в окрестностях был бой, имеются раненые. Просит благословения на оказание первой помощи. Федералы отошли, раненых расквартировали у местных.
– А как он из монастыря выйдет? – спросил брат Борис. Этого вопроса Громов не понял.
– Но, может, он даст знать местным, и они привезут в монастырь особо тяжелых…
– Если повезут, – мрачно сказал монах, сидевший справа от Громова. От него приятно пахло «Золотой звездой» – он тер ею виски, страдая, видимо, от мигрени.
– Скажи брату Владимиру, что я его порыв одобряю, – после недолгого размышления выговорил Николай. – Что получится – решать не нам, а попробовать стоит.
Громов почувствовал, что Воронов смотрит на него вопросительно, но покачал головой: мол, сам не понимаю.
Николай с братьями обсудили еще несколько спорных случаев – кто-то болел, кто-то получил печальное письмо из дома, отец Марк в Бирюлевской обители влюбился и спрашивал совета (монахи долго хихикали, предлагая советы один непристойнее другого, – Николай строго осадил их, посоветовав брату Марку как можно скорее уйти к предмету своей страсти, а если не получится – усиленно молиться). Связь с братьями осуществлялась тут же, без всяких мобильных и иных телефонов, причем каждый из собравшихся имел на связи единственный монастырь. Громов подивился, что их на Руси осталось так мало.
– Ну-с, и что же мы видим? – спросил Николай, когда с монастырскими делами было покончено.
– Старик с девочкой идут на юг, – грустно сказал высокий. – Девочку жалко.
– Плохо девочке, – кивнул брат Георгий. – Девочке очень грустно.
– Слышит ли она нас?
– Иногда.
– Укрепите ее, чем сможете.
– Будем пробовать.
– Слышит ли нас старик?
– Не слышит, но знает.
– Старик не нравится мне, – твердо сказал толстый.
– Ты ему тоже не нравишься, – отрезал Николай. – Какая разница? Что с разочарованным?
– Разочарованный со своей дикаркой бегут в Дегунино, как и было сказано, – заметил брат Борис. – Тут кое-кого послали их остановить, но кое-кто не туда попал.
– Кое-кто попал как раз туда, – решительно заметил настоятель. – Бывает штабной умысел, а бывает и Божий промысел.
– Разочарованный до того уж разочаровался, что думает перебежать к хазарам, – хихикнул толстый.
– Ага, он им очень нужен, – сказал высокий.
– Я за него, кстати, боюсь, – тревожно сказал Борис.
– Думаешь? – резко спросил настоятель.
– Что-то больно быстро очеловечивается. А тогда ему не жить.
– Ну, совсем-то не очеловечится. А, брат Борис?
– Не знаю, буду следить.
190 
