223 
– Ну, это не моя компетенция, – холодно сказал Бахарев. – Вы присаживайтесь, что стоять-то?
Громов и Лузгин присели к столу. – Чего пить будете?
– Я не пью, – сказал Громов.
– Быть не может, чтобы боевой офицер и не пил, – повелительно возразил Бахарев, щелчком подозвал студентку-официантку и заказал «Белой силы» – новой беспохмельной водки, стоившей втрое против обыкновенного. – Я поговорю там, конечно, – сказал он, показывая глазами в потолок. – Все-таки ко мне прислушиваются. Но не думаю, что повлияю. Сам понимаешь, у военного начальства свои прибабахи. Без флюорографии никак. Ты смотрел в последнем «Репортере» сюжет про контейнер в желудке?
– Мать честная, да ведь это чистый бред! – влез Лузгин. – Я смотрел. Никто не поверил.
– Смею тебя уверить, – важно заметил Бахарев, – что все это чистая правда. Я лично курировал.
– Ну какая же правда, Слава… – начал было Лузгин, но осекся под ледяным взглядом Бахарева.
– Иногда кажется, что абсурд, а когда вдумаешься – все осмысленно, – обратился Бахарев к Громову. – Я думаю, что это как устав. И моя служба тоже в своем роде военная, так что не подумай…
Отчего-то все они были уверены, что он плохо о них подумает. Им давно не было стыдно перед собой, но перед боевым офицером они по привычке комплексовали. Знали бы они, насколько ему там легче.
– Но тогда, может, хоть отпуска продлить?
– Я поговорю, – с легким раздражением повторил Бахарев. – Они меня слушают.
Громов вспомнил, что Бахарев и в молодости любил сфотографироваться с известным автором, задать ему колючий с виду, но глубоко комплиментарный по сути вопрос – типа «Не слишком ли сложна ваша новая манера для современного читателя?» Любил похвастаться надписью престарелого мэтра на книге, гордился даже тем, что лично выкрасил несколько переделкинских заборов и бывал за это угощаем скромными обедами; впрочем, это выглядело невинной заботой о стариках – литература в те времена не давала никаких привилегий. Но неглупый Бахарев, видно, уже тогда угадал, что спасением для власти в который раз окажется именно поэзия с ее способностью говорить все и ничего.
– Поговори, – сказал Громов.
– Впрочем… – Бахарев выдержал паузу. Надо было чем-то побаловать офицера от щедрот своих, а заодно и блеснуть осведомленностью. – Есть маза, что все это скоро кончится.
– Что именно?
– Война, вообще. Все главное получено. Автоматическое преодоление полномочий по военному времени – раз, мобилизационная экономика – два. Скажу тебе честно, он устал. Ты думаешь, он сам хочет продлевать полномочия до бесконечности? Он еще слабей Володи, хоть и держится огурцом. Это все-таки очень утомительно. Да и они понимают, что воевать бессмысленно. Против такой махины… прати против рожна…
– И что будет? – спросил Громов. Разговор принимал любопытный оборот.
– Да ничего не будет. Скорее всего, отдадим автономию. Будет небольшой русский Каганат, вроде черты оседлости. Где-нибудь на Востоке.
– И что, они пойдут на это?
– В смысле на черту оседлости? Пойдут.
– С ними говорили?
– С ними постоянно говорят, – тонко улыбнулся Бахарев. – Современная война ведется не в окопах, уж прости. Современная война ведется за хорошо накрытыми столами, под тонкие вина. В постиндустриальном мире окоп – только декорация. А главные пружины – там. – Он опять завел глаза к потолку. – Идет большая постановка, или даже, я бы сказал, пишется картина. Большой живописный проект. Мир должен двигаться, иначе он застынет. Надо писать сценарии.
– И ты, стало быть, их пишешь? – спросил Громов.
– Иногда – я, – со значением кивнул Бахарев. – Понимаешь, на определенном этапе тебе становится скучно оперировать просто словами. Ты начинаешь ставить свои пьесы на другой сцене. Это та же литература. Ты захотел делать литературу на войне, я – в политике, но оба мы по-прежнему литераторы. – Он нашел наконец формулу, уравнивающую его с Громовым и притом не унизительную для него самого.
– То есть вся моя окопная пьеса, выходит, бессмысленна. Вы уже договорились.
– Почему – бессмысленна? Бессмысленна для кого? Для тебя она полна смысла.
– И когда все кончится?
– Думаю, скоро, – неопределенно сказал Бахарев. – Я бы и раньше договорился… Они и сами наверху уже испугались – национализм ведь такая вещь, что может обернуться против системы. Наши цепные псы несколько зарвались. Там уже натягивают поводки, но они все лают. Скины оборзели совершенно. Ты видел отряды? Прямо по городу рассекают, пристают к прохожим…
223 
