45 
Ну да, паранойя. Знаете, если бы я была абсолютно нормальной, то не торчала бы в этой дыре.
— Может, это все съемки какого-то фильма? — спросила я через несколько дней, чистя наваленную передо мной гору картошки.
Всего два дня тому назад я своими руками выкопала эту гадскую картошку из грядки, и противное ощущение сухой земли намертво приклеилось к моим пальцам. К сожалению, не вся здешняя работа была похожа на заколачивание гвоздей.
— И я в результате превращусь в гения дзюдо или типа этого?
Эшер, мывший капусту в раковине, улыбнулся.
— Ну да. Таков был наш секретный план.
— Вы же учитель, — продолжала я. — Почему же вы до сих пор делаете грязную работу? Разве вы еще не достигли нирваны? Разве не цените каждую минуту промывки капусты?
Он снова улыбнулся.
— Au contraire, mon petit chou[8]. Я ценю каждую минуту. Но ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что дело обстоит так: ты делаешь х, потом у, потом z, а дальше наступает счастье, и ты можешь расслабиться до конца всей своей до-о-о-о-лгой жизни.
Вот не ожидала, что у него тоже есть чувство юмора, почти такое же, как у Ривер! Честно говоря, я тут часто слышала шутки, а из огорода, сада и даже из дома нередко доносились раскаты хохота. Разумеется, Рейн улыбался только в моем воображении, но какое это имеет значение?
— Что это значит? — уточнила я. — Хотите сказать, мне никогда не станет... лучше?
— Нет, ты меня не поняла, — покачал головой Эшер. Выложив на стойку горку мытой капусты, он засыпал в мойку новую партию. — Я хочу сказать, что это не похоже на подъем в гору, когда нужно лишь взобраться на вершину, и больше никуда не нужно будет лезть.
Вот дерьмо.
— Значит, мне придется всю жизнь лазить по этой горе?
— Нет. — Он выключил воду, вытер руки о полотенце для посуды и посмотрел на меня. — Представь, что ты забралась на гору и увидела с вершины такой восхитительный вид, что тебе захотелось продолжить путь к нему. Я потрясла головой.
— Стоп, я запуталась. Давайте оставим эти горные метафоры. Объясните на пальцах.
— Никто из нас, живущих здесь, не проснулся однажды утром с намерением стать на путь добра и света, навсегда отказавшись от тьмы, — терпеливо разъяснил Эшер. — Это не такое решение, которое можно принять раз и навсегда. Терава — это то, чем мы рождаемся, но не обязаны быть всю жизнь. Тахти — это то, чего можно достичь, но, однажды достигнув, слишком легко потерять вновь.
Я до сих пор не могла привыкнуть к тому, с какой легкостью они тут говорят об этом.
— Быть хорошим — а под этим я понимаю перестать быть темным и злым — совершенно не означает стать паинькой. Ты понимаешь?
Я кивнула.
— Быть хорошим, это путь, который приходится выбирать снова и снова, каждый день, несколько раз в течение дня, до конца своей жизни, — продолжал Эшер. — Каждый день состоит из тысячи решений, по большей части незначительных, но иногда судьбоносных. С каждым таким решением у тебя появляется шанс продолжить путь к свету или скатиться во тьму.
— О Боже, — простонала я. — Кажется, я совсем не хочу быть настолько хорошей!
Улыбка озарила его лицо.
— Я открою тебе один секрет: ни про кого из нас нельзя сказать, что он из тысяч решений каждый раз твердо выбирает добро. Даже Ривер — а ведь она самый хороший человек из всех, кого мне доводилось встречать в жизни.
— Зачем вообще барахтаться, если все равно не выиграешь?
— В том-то и дело, что выиграешь, причем с самых разных сторон, — возразил Эшер. — Ты одерживаешь множество маленьких побед. Смысл жизни не в том, чтобы все время быть хорошей. Смысл в том, чтобы быть настолько хорошей, насколько ты можешь. Никто из нас не идеален. Никто не поступает правильно все время. Жизнь устроена совсем не так.
Кухонная дверь распахнулась, и сразу несколько человек ввалились внутрь: Лоренцо, Нелл, Анна и... скандинавский бог.
Разумеется, я видела Рейна каждый день, и после нашей совместной помывки собаки уже несколько раз имела неудовольствие работать с ним вместе или просто рядом. Он говорил только тогда, когда я к нему обращалась, никогда не улыбался, еще реже смеялся, короче говоря, был холодным и неприступным, как и положено занозе в заднице.
Мне по-прежнему казалось, что мы с ним знакомы, хотя я до сих пор не знала, как такое возможно. Чем больше я смотрела на него, чем больше он меня раздражал, чем больше обливал холодом — тем сильнее меня к нему тянуло. Это было удивительно. Тем более что Рейн не давал мне никакой пищи для надежды, не проявлял ни малейшего признака интереса. Но меня влекло к нему, словно мы с ним давным-давно знали друг друга, как будто у нас было общее прошлое.
45 
