Последние отзывы

  52  

– Папа! – шепчет Настя отцу, который достает из кармана свою вечную ручку с красным, синим, зелёным и чёрным стержнями, которую ему давным-давно подарила тётя – «богема». – Папа! Не надо жалоб! Видишь, там написано «…и предложений». Напиши, что у тебя нет никаких жалоб, а есть предложение: продавать по два килограмма сахара в одни руки хотя бы нам, потому что наша мама очень любит «крутить» и летом всегда не хватает сахара. А если мы вернёмся без сахара, то мама будет ругаться и плакать.

– Эй, гражданин! – окликает вдруг папу продавщица не деревянным «торгово-работницким» голосом, который им, видимо, выдают вместе с пышным бюстом и намертво прокрахмаленным кружевным «школьным» воротничком, приклеенным почему-то к волосам, а обычным человеческим голосом обычной, не такой уж и страшной тётки, вполне себе не старой, как кажется сначала, а обычного маминого возраста. – Пóдьте сюда. Только за то, что у вас така разумна девка, я вам взвешу, сколько надо. – Ну и чтобы жена не пилила. Хотя я бы кого-нибудь, ох как попилила бы, а хотя бы и тебя, гражданин! – ухмыляется она, и в глазах у неё прыгают молодые черти. – Так сколько?

– Ой, спасибо! – радуется папа и тут же забывает про книгу и про неизвестные деньги непонятных для Насти наркокартелей, «на которые и делаются их так называемые освободительные революции». – Ну, дайте ещё килограмма два, пожалуйста.

– А можно пять? – спрашивает Настя и сама пугается своей внезапной смелости, если не сказать наглости. И тут же объясняет, пока тётка не разозлилась подобной жадностью: – Потому что маме надо девять килограмм. Четыре у нас уже есть.

– Ладно, – соглашается та и быстро и ловко, без лишних поступательно-возвратных движений лопаткой, взвешивает шесть килограмм, «пока тут никого нет». – Для ровного счёта! – снисходительно комментирует она свою щедрость.

Довольный папа складывает бумажные кульки в матерчатую сумку и ещё в сетку-авоську. Из сетки немного просыпается.

– Ну и как тебя не пилить, интеллигент вшивый? – добродушно смеётся тётка. – Что-то ещё будете покупать?

– Молочный коктейль, пожалуйста! – заказывает Настя.

Тётка ловко наливает и насыпает что-то в алюминиевый здоровый стакан, похожий на ведро без ручки, вставляет его под торчащую металлическую палочку с «кружевами» на конце, нажимает кнопку, и через минуту вкусный, как детство в морском городе, коктейль с верхушкой нежной прибойной пены готов.

– Мущщина! – говорит продавщица. – Через полчаса после закрытия к заднему входу, служебному, подходи. То через двор с Чкалова. Мешок продам. Только с наценкой. Небольшой, но сам понимаешь! Я тебе не наркобарон, – демонстрирует она неожиданную политэкономическую осведомлённость, – и у меня таких писюх, – кивает она на Настю, – трое. Хочешь жить – умей вертеться! Особенно если деток «напилил».

– О боже! Благодарю! – восклицает отец. – Я ваш должник!

– Я не завожу ни долгов, ни должников, – отрезает продавщица. – То просто мой бизнес, – говорит она очередное незнакомое Насте слово.

– Всё равно спасибо, – говорит папа.

Но в булочную всё равно надо ходить через «Темп», потому что «мешок – не вагон», как сказала мама. А после булочной, где Настя для удовольствия, но с важным деловитым видом, потыкав вилкой на верёвочке в выложенные в наклонных деревянных поддонах батоны, «кирпичи» и «круглые», покупает не только «серый» и «паляныцу», но и «вредный» коричневый пирожок с повидлом за пять копеек. Вредный, потому что его «в бог знает каком масле жарят», говорит мама. Настя съедает вкусный тёплый «вредный» пирожок, внутри которого море повидла, подходит к лотку с мороженым и говорит продавцу:

– «Питерский» пломбир за двадцать восемь копеек, будьте любезны!

– Такого нэма! – говорит толстый дядька в белом фартуке.

– Ах, да! – высокомерно роняет Настя. – «Ленинградский». – Не все же в этом городе знают, что Ленинград – это Питер, и у Насти там двоюродная сестра.

– Такой е, – добродушно усмехается дядька, похоже, угадавший Настину причастность к тайнам названий, и достаёт из дымящегося металлического ящика мороженое и даёт цвета медного таза две копейки сдачи с Настиных двух пятнадцатикопеечных монет цвета серебра.

«И вообще, ботинки мне не только в ГУМе и «Детском мире» покупают. Аня ещё всегда свои привозит. Ей мама – «богема» где-то всё иностранное достаёт, а она меня всегда на год старше и всегда ровно на размер ноги больше. Так что зачем мама жалеет бабушке-шофёру на масляные краски? Правда, и тётка – «богема» жалеет своей собственной маме на какие-то холсты на подрамниках и беличьи кисточки. Но дядя – «ирод» – геолог не сильно свою жену и спрашивает. Потому что у него денег больше, чем у моего папы, и потому что он не боится свою жену. Совсем наоборот, тётя – «богема» его боится. Она его всегда пилит тихо и только до определённого выражения его глаз, говорит Аня. А потом перестаёт пилить и начинает крутиться вокруг и спрашивать противным фальшивым голосом: «Мишенька, хочешь чаю? Мишенька, разогреть суп?» А «Мишенька» ей отвечает: «Иди в …!» Ну, Аня говорит это слово вслух. Мне даже про себя неловко, потому что оно очень ругательное. Вот туда, по её словам, посылает тётю – «богему», Анину маму, что у одних, как симпатичный пирожок, у других там что-то висит, а у старых вообще ужас-ужас. Туда, откуда писают, короче, посылает тётю-жену и везёт её матери и холсты на подрамниках, и беличьи кисточки.

  52