66 
— О, я не собираюсь выдумывать ничего оригинального, — ответила я. — Между прочим, мне стало страшно, когда я увидела, какая гора поздравлений пришла Филиппу — там, должно быть, сотни писем.
— Радуйся, что тебе только девятнадцать, а не за сорок, — заметил Генри, — ведь количество знакомых растет пропорционально возрасту.
— Очевидно, Генри хочет предостеречь тебя от повторного замужества, — сказала Анжела. — Возможно, он прав. Пусть первая любовь останется последней…
Она улыбнулась своему мужу. Он прошептал ей что-то на ухо, и они оба засмеялись. Попрощавшись со мной, они вышли из комнаты.
После их ухода я еще некоторое время лежала в постели и думала о них — нет худа без добра. Как будто некая сила, сравни извержению вулкана, выдернула их из болота равнодушия, в которое они погружались все глубже и глубже. Возможно, каждый человек нуждается в подобной встряске, в своего рода потрясении, которое заставит его понять, что же главное в жизни. Может быть, и Филипп нуждается в таком же шоке, который покажет ему, что возможность жить на свете и быть любимым гораздо важнее его чувств к Наде. Я вздохнула, мне стало грустно. С каждым днем наша свадьба приближается…
Я читала прибывшие с утренней почтой письма с поздравлениями и пожеланиями всего наилучшего и рекламные проспекты с приглашением посетить различные магазины для покупки приданого, когда зазвонил телефон. Это была Элизабет. Она пребывала в крайнем возбуждении. Ее слова были преисполнены таинственности.
— Ты одна? — спросила она.
— Да, — ответила я.
— Нас могут подслушивать?
— Сомневаюсь, — сказала я. — Если только дворецкий, но это кажется мне маловероятными — обычно в это время у слуг много работы.
— У меня для тебя новости, — сообщила Элизабет.
— И какие же?
— Я кое-что выяснила о матери Нади. Ее зовут госпожа Мелинкофф. Сэр Филипп выплачивает ей пенсию, по крайней мере, выплачивал два или три года назад. Я не смогла узнать, где она живет. Думаю, она тоже когда-то выступала на сцене.
— О Элизабет! Какая же ты молодец! — воскликнула я. — Как тебе это удалось?
— Ну, кое-что я вытянула из мамы, а кое-что — из дяди. Вчера вечером он приходил к нам на ужин, и мне удалось выставить их всех на разговор о Филиппе. Жаль, что я узнала так мало, но, честно говоря, это все, что им известно.
— Ты умница, — ласково проговорила я. — Я так тебе благодарна за то, что ты для меня делаешь. Как твоя работа?
— Вчера я была в клубе, — ответила Элизабет.
— Там страшно интересно.
— Я очень рада за тебя, — сказала я и сообщила ей о Джеральде. — Он вне опасности, но я не знаю, что буду делать в течение ближайших двух-трех дней, так как из-за его болезни нарушились все наши планы. Как только все наладится, мы с тобой должны встретиться.
— А пока я буду продолжать свое расследование, — проговорила Элизабет. — Если что-нибудь узнаю, я позвоню тебе, но у меня мало надежды.
Повесив трубку, я схватила телефонный справочник и открыла его на букве «М». К своему разочарованию, я не нашла ни одного абонента с такой фамилией. Внезапно мне в голову пришла одна идея.
На прошлой неделе, когда мы с Филиппом обедали в «Ритце», к нам подошел один старичок.
— Позвольте мне поздравить вас, сэр Филипп, — сказал он.
У него было забавное морщинистое лицо и совершенно седые волосы. Он был одет в старомодный сюртук с галунами, в петлицу которого была вставлена ярко-желтая гвоздика.
— А, господин Гроссман, — воскликнул Филипп.
— Давно мы с вами не виделись. Как поживаете?
— Очень хорошо, спасибо, — ответил старичок.
— К сожалению, я уже не так молод! Филипп повернулся ко мне.
— Лин, — сказал он, — познакомься — это господин Гроссман, самый важный человек в театральном мире. Еще никому не удавалось достичь его высот!
— О, вы льстите мне, сэр Филипп, — проговорил господин Гроссман, однако было совершенно очевидно, что комплимент доставил ему огромное удовольствие. — Счастлив познакомиться с вами, моя дорогая, — обратился он ко мне. — Простите меня за вольность, но я осмелюсь заметить, что вам очень повезло. Сэр Филипп великий человек.
Мы еще немного побеседовали, и наконец господин Гроссман распрощался. Как только он отошел от нас, я тут же повернулась к Филиппу:
— Кто он такой?
— Израиль Гроссман, — ответил он, — самый известный в Англии театральный агент. Он так давно работает в этой области, что теперь никто не может вспомнить, было ли такое время, когда он не брал огромных комиссионных со всех известных в настоящее время звезд или не вынуждал менеджеров театров заключать контракты на его условиях. Для него не существует никаких законов, он никого не боится. Он обосновался в своей конторе на Хеймаркете еще задолго до войны и восседал там подобно пауку, подстерегающему свою добычу. Он совсем не изменился с тех пор, когда я познакомился с ним — а это было в 1918 году. Уже тогда он казался нам стариком. С его смертью Лондон лишится еще одной своей достопримечательности — ведь он не пропускает ни одной премьеры, да и его появления на ежегодных приемах на открытом воздухе, которые устраиваются для артистов и других деятелей театрального мира, были своего рода спектаклями.
66 
