76 
— Они решили, что детям будет хорошо проводить каникулы в деревне, — ответила я.
— Слишком много времени прошло с тех пор, когда они в последний раз уделяли столько внимания детям, — заметила госпожа Уотсон. Она улучила момент, когда слуги вышли из комнаты, и, наклонившись ко мне, тихо спросила:
— У них была ссора?
— Ссора? — переспросила я. — Из-за чего?
— Естественно, из-за Дугласа Ормонда, — прошептала она.
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, — надменно ответила я, испытав при этом огромное удовольствие.
— Да все ты понимаешь! — рассердилась госпожа Уотсон. — Не строй из себя дурочку, Лин. Скажи мне, я хочу знать.
— Я не сомневаюсь в этом, — проговорила я. — Мне придется спросить у Анжелы. Госпожа Уотсон пришла в ярость.
— Да-а, — обратилась она к Питеру Браунингу, — некоторые чересчур быстро привыкают к своему новому положению в обществе.
Я знала, что мне следовало бы ответить на ее выпад. Но вместо этого я рассмеялась. Госпожа Уотсон выглядела ужасно комично, когда произносила эту многозначительную фразу, она была похожа на рассерженного попугая.
После обеда я поднялась из-за стола и собралась уходить. Когда я была у самой двери, я услышала, как она принялась жаловаться на меня.
» Не обращай внимания, — подумала я. — Она жуткая женщина. Я могу только сочувствовать Анжеле, что ей досталась такая свекровь!«Одно из достоинств Филиппа заключалось в том, что его многочисленные родственники не будут вмешиваться в наши отношения. Это меня радовало: я чувствовала, что и без искусственно созданных сложностей наша семейная жизнь будет нелегкой.
Я поднялась в свою спальню, и вовсе не для того, чтобы собраться и уйти — просто я не решилась остаться внизу после того, как сообщила госпоже Уотсон, будто бы у меня назначена встреча. Все еще шел дождь. Капли с шумом шлепались на листву, сквер на площади производил гнетущее впечатление. Движимая желанием хоть немного развеять овладевшую мною тоску, я включила электрокамин. Подойдя к ящику, в котором хранила всякие безделушки, я достала книгу о Лонгморе с портретами предков Филиппа, на которых он был очень сильно похож.
Как странно, сказала я себе, что у меня нет его фотографии. Мне почему-то не хотелось просить у него. А у него была моя фотография — один из снимков, сделанных известными фотографами. Это был самый обыкновенный портрет. Мне он не нравился, но Филипп выбрал его из десятка других, сделал для него большую серебряную раму и поставил на письменный стол.» Он до сих пор так и не допустил меня в свою спальню «, — подумала я. Для него мое вторжение в его святую святых было осквернением памяти Нади, даже несмотря на то что ее портрет исчез, — для его мысленного взора место над камином не пустует.
Я раскрыла книгу, и оттуда на меня взглянул Филипп — стоячий воротничок и брыжи эпохи короля Георга. Он был непередаваемо красив, и все же мне казалось, что у того Чедлея взгляд был гораздо мягче и нежнее, чем у современного, которого я любила такой безнадежной любовью.
Я не могла не признать, что в облике Филиппа есть некая жесткость. Возможно, в этом сыграли свою роль сдержанность, через которую я была не в состоянии пробиться, и тот факт, что он всегда держал свои чувства под контролем. А может, это был отпечаток пережитых страданий и боли, которая до сих пор мучила его.
Я примостилась возле камина и задумалась о Филиппе из 1727 года. Любили ли его женщины так же, как Филиппа из 1939 года? Произошла ли в его жизни трагедия, или он обрел радость и счастье в любви? Я спросила себя, действительно ли это необходимо, чтобы, прежде чем испытать неземное блаженство, человек должен пройти через страдания? По всей видимости, чувства достигают своей глубины только после того, как человек познает боль и муку.
» Если бы Филипп смог забыть прошлое, если бы он смог обрести уверенность в себе, он стал бы великим «, — подумала я. Добро рождается из зла; любовь, которую он дал Наде, не исчезнет, она трансформируется в вечную силу, которая будет употреблена на благо других и послужит процветанию человечества. Теперь я знала, что обладай я способностью принести Филиппу мир и покой, я согласилась бы оставить Наде ее вдохновляющую и побуждающую силу. Мои чувства к Филиппу были настолько глубоки, что временами я испытывала к нему нечто сродни материнской любви, — мне хотелось защитить и приласкать его, ничего не требуя взамен.
76 
