54 
По знаку его двое лехитов внесли сундучок, откинули крышку…
В сундучке оказались драгоценная посуда, шитое златом корзно и шкатулка с серебряными и золотыми монетами, вычеканенными князем Мешко.
Монет было не много. Гривны на полторы серебром, если пересчитать. Так себе дары, честно сказать. Не княжьи совсем. Какие-то… женские. Утварь, плащ… Князьям оружие дарят. Коней, ловчих птиц. Вот подарки доблести… А эти… Обидные какие-то.
Хотя если подумать: на такие хилые дары и отдариваться легче. Казна-то пуста. А по традиции отдарки должны быть богаче подарков. Иначе — обида.
Но можно ведь отдариться и действием. Вот просил монах покарать Богуслава… Вот и покарать. Как бы в ответ на дары.
Ну уж нет! Чтобы князь наказал собственного сотника с жалобы чужого человека, пусть даже и подкрепленной сундуком с дарами? Не будет такого! Это у латинян, как слыхал Владимир, за злато можно честь и верность купить. В здешних землях князь и дружина его священной клятвой связаны. Кто отступит, предаст, того не только люди — боги покарают. Удачи лишат. И если вой без удачи еще может выкрутиться, к примеру, встать под знамено удачливого князя, то князю без удачи — никак.
Эх, Богуслав, Богуслав… Пора бы ему и вернуться.
Может, зря Владимир поручил ему привезти Рогнеду с княжичем?
Нет, всё правильно. Рогнеда Богуслава знает. Поедет с ним охотно, без принуждения… А принуждать — не хочется. Ну как Полоцк всколыхнется? Лунд писал: неспокойно там. А город важный. Да и с Рогнедой лучше — по- доброму. Такая и нож в сердце воткнуть может спящему. А спать с ней Владимир будет. Еще как будет! Норовистая кобылица слаще, чем смирная кляча. И сыновья от такой добрые…
Мысли о желанной полочанке наполнили жаром Владимировы чресла.
Небрежно махнув рукой, великий князь выпроводил удивленных (ни благодарности, ни даже добрых слов) посланцев лехнтского князя и поспешил в дальние покои, где ждала его еще одна жена. Красавица ромейка.
В скором времени все беспокойные мысли вылетели из княжьей головы.
Глава семнадцатая
ПОСКРЁБЫШ
На Гору они въехали вдвоем: князь-воевода и Гошка. Гошка восседал на красивом коне, и одежка на нем была такая, какой у него сроду не было. Княжья одежка.
Люди киевские на пути их кланялись и здоровались первыми, с почтением. И у врат Горы воины-стражи тоже поклонились, а почтенный купец в красной шапке, увидав князь-воеводу, тут же велел приказчику убрать воз от ворот, чтоб было удобнее проехать, и воскликнул медовым голосом:
— Здрав буди, достославный Артём Серегеич!
Шапки, правда, не снял.
— И тебе здравствовать, Куколь, — небрежно бросил Артём. — Батюшка мой дома ли, отроче?
— Не выезжал, воевода, — ответил один из стражей, с любопытством глянув на Гошку.
Непривычно Гошке в большом городе. Людей много, все — разные, все — шумят. Иные — на языках незнакомых и на рожу — чужинские. Страшновато. Однако выказать страх — нельзя. Стыдно. Да и чего бояться? Разве ж князь- воевода даст в обиду?
Ехали молча Улочка узкая, толстыми досками выстеленная. Вокруг заборы высокие, сплошные, будто крепости. За заборами — псы. И не лают, как в селах, а рычат низко, по-медвежьи.
Народу мало. Лишь дважды навстречу попадались люди: один раз — золотари с бочкой вонючей, другой раз — большой боярин с холопями. Ва-ажный!
Князь-воевода коня придержал, Гошку вперед пропустил. Гошка перехватил его взгляд… Брезгливый такой… На золотарей воевода так же смотрел.
А боярин важничал. Нос кверху задрал, раздулся от жира и гордости.
Однако князь-воеводу все же углядел… И сдулся, как проколотый рыбий пузырь. Даже конь холеный с шага сбился…
— Здравия тебе, Артём Серегеич!
Воевода не сразу ответил, поравнялся с боярином и только тогда кивнул небрежно, пустил зайца солнечного шлемом золоченым. И бросил Гошке негромко:
— Чего встал?
Гошка от неожиданности поддал коня пятками, забыв, что пятки уж не голые, а в сапожках с каблуками, и конь под ним — не пахотный: прыгнул вперед, едва не сбив с ног дюжего боярского холопа. Тот еле успел прижаться к стене…
И стерпел, не вякнул. Даже ругнуться не посмел.
А потом улица кончилась, и Гошка аж рот открыл от восхищения: прямо перед ними поднималась стена в три сажени высотой. А над стеной — терем красоты необычайной: крыша красная, башни стрельчатые…
54 
