114 
– Тьфу, козел старый! – сплевывает Наташа. – У тебя всю жизнь только одно на уме. При Кате бы постеснялся…
– Но это же надо ценить, Наташа! Это же прекрасно! – говорит ей Катька.
– Что же тут прекрасного?! – возмущается Наташа. – Я сорок лет подряд ни одной ночи не могла провести по-человечески! Я же только два года хоть немного начала отдыхать от него!.. И то – лезет!
Мы с Джеффом с большим уважением посмотрели на старого, ржущего Петера, а Наташа, отплевываясь, посадила Катьку в свой «форд» и увезла ее в банк. Снимать деньги с Катькиного счета к завтрашнему отъезду.
У Катьки там после всех платежей: кранкенферзихирунг – это страховка по болезни, за квартиру, на питание (тут мы обычно сбрасывались поровну) – еще оставалось марок восемьсот пятьдесят. Она последнее время меньше работала на Мариенплац. Уже тяжеловато ей было… Ну, а билет на самолет Джефф ей из Америки привез. Там у него какие-то военные льготы, да и вообще, билет туда и обратно иногда стоит меньше, чем в одну сторону.
Надо сказать, что за эти пару дней Катька изменилась до неузнаваемости! Раньше, вы же знаете, ей палец в рот не клади. Она кого угодно в секунду отошьет. А тут… Другой человек! Абсолютно!
Носит свой живот по «Китцингер-хофу» в состоянии полной прострации, смотрит сквозь тебя в никуда, отвечает не сразу – через паузу, со всем соглашается, не хохмит, даже гитару в руки не берет!
Только, время от времени, очнется и начинает так тревожно оглядываться – здесь ли Джефф?.. Увидит его, вздохнет так судорожно, на глазах слезы. Шмыгает носом и снова уплывет куда-то. Ну, не в себе человек!..
Мы с Джеффом, как двое ханыг после пьяного толковища у нашей московской пивной, – у него фингал под глазом величиной с блюдце, у меня губа верхняя вздулась так, что про Мариенплац на неделю забыть нужно. А это минус почти пятьсот марок…
Через час вернулись Наташа с Катькой, привезли «Абендцайтунг» – газета такая вечерняя. Там на первой странице про вчерашнее нападение на наш вонхайм всякие страсти были написаны. И что в отражении атаки нацистов приняли участие широкие слои местного населения. Фамилии наши были не названы, и про танк, слава Богу, упомянуто тоже не было. Наверно, ихние спецслужбы газете хвост прижали.
Поздно вечером, когда уже все легли спать, слышу подъехала машина, хлопнула дверца, и машина сразу же укатила. А через полминуты – тихий стук в мою дверь. Я как раз лежал, читал «Абендцайтунг».
– Войдите, – говорю.
Дверь осторожно открывается и на пороге стоит Нартай.
Бледный, щеки ввалились, скулы торчат, весь дрожит и за косяк держится. Вот-вот упадет! Но глаз у него сверкает, и весь он какой-то почти незнакомый.
Я с койки вскочил, подхватил его под руки, усадил, спрашиваю:
– Господи! Нартайчик, что с тобой?! Где это тебя мордовали?
– Меня Лори привезла… – отвечает, а сам еле шевелит губами. – У тебя выпить нечего? А то я сейчас на пол брякнусь…
Оставалось у меня граммов сто пятьдесят коньяку в бутылке, я ему все и вылил в чайную чашку. Он засадил эти сто пятьдесят, посидел, уставившись в одну точку, отдышался и говорит мне:
– Она хочет, чтобы я здесь навсегда остался… Она говорит, что у нее никого лучше меня не было.
– Сколько раз ты ее трахнул? – спрашиваю я его напрямик.
А он поднимает глаза к потолку и начинает считать про себя, шевеля губами и загибая пальцы. Я как завороженный смотрю на его руки и в ужас прихожу!
– Восемь раз… – говорит Нартай. – Нет, девять!.. Последний раз сейчас по дороге, в машине.
– Ну, ты – гигант!!! – искренне восхитился я.
– Она говорит, что теперь любит только меня…
– Еще бы! А ты?
– А я молчу.
– Ну и дурак! Говорил бы ей тоже. Бабам всегда это приятно.
– Не могу, Эдик… Это же будет неправда. Я же не люблю ее. Я ее только хочу, понимаешь?..
– Понимаю.
– Я ее теперь все время хочу! – говорит Нартай и встает.
– Ну, хорошо же!
– Чего хорошего?! Я ее и сейчас хочу! Не видишь, что ли?!
Я посмотрел и увидел. Хочет. Жутко хочет!
– Кошмар какой-то! – говорит Нартай. – Мне же в таком состоянии даже к людям не выйти…
– Успокойся. Все уже спят. Пойди, прими холодный душ и ложись. Тебе отдохнуть надо.
– Я хотел в танке прибраться… – говорит Нартай. – После вчерашней катавасии там бардак жуткий – и гильзы стреляные, и что-то там во время гонки грохнулось, я даже не посмотрел – что, и потом, когда мы тот автобус тормознули, тоже что-то разлетелось…
114 
