160 
... ТИШИНА!..
Слышу, как у моего «Террориста» сердце бьется.
И свое сердце слышу — тоже молотит. Но быстрее, чем у него...
И спасательные катера внизу будто резко остановились лететь нам навстречу и катастрофически увеличиваться в размерах. Так медленно-медленно приближаются и все...
И главное, мы здесь в воздухе всех идеально слышим! Даже когда там внизу говорят вполголоса.
Я чуть приподнял голову, посмотрел наверх, а над нами такой оранжевый парашютный купол четырехугольный и слегка вытянутый. Очень похожий на гигантскую сладкую булочку.
Потом вниз посмотрел — берег почти рядом. Вспомнил, как мы с Шурой и Тимурчиком по телевизору в Нью-Йорке смотрели парашютные соревнования. И там они приземлялись — куда хотели! Так охренительно они управляли своими парашютами! Два тросика с ручками, и туда-сюда, туда-сюда... И порядок.
Я своему «Террористу» без малейшей надежды на понимание в такой экстремальной ситуации говорю по-шелдрейсовски:
— А ты не можешь сделать так, чтобы приземлиться на пляже? А то я плавать не умею...
А тот мне автоматом отвечает:
— Делать не хрена! Как говорят немцы — «киндер-шпиль». То есть — «детские игры».
— А ты — немец? — спрашиваю.
— Нет, — говорит. — Просто в школе хорошо учился. Ты крепко держишься?
— Крепко, — говорю.
— Тогда держись еще крепче. Я тебя отпускаю. Мне для маневра нужны обе руки свободные.
— Валяй, — говорю. — Отпускай!..
Убирает он с меня левую руку, берется за тросики с ручками и ловкенько начинает ими шуровать. И мы с таким замечательным скольжением начинаем, слава Богу, приближаться к берегу...
А там оба самолета уже сели, чувствуется вокруг них легкая паника, и я отчетливо слышу, как кричит мой Тимурчик:
— Кысичка, родненький! Держись, умоляю!!! Я тебя сейчас спасу!.. Прыгай прямо на меня!!!
И вижу, бежит мой отважный мальчик от самой посадочной полосы, руки раскинул в стороны — готовится ловить меня...
А земля, вернее, песок пляжный, уже вот-вот под лапами окажется!..
Он, наверное, действительно здорово в школе учился, этот «Террорист», потому что перед самым-самым приземлением, когда я уже ожидал удара о пляж, он неожиданно потянул на себя эти тросики с двух сторон, и мы опустились так медленно и мягко, что я даже лизнул его в нос!
Выпростал когти из его костюма и прямо с него — хлобысть! — и на Тимурку... Но так как за последнее время я трахаюсь чисто эпизодически, а жру очень даже сытно и планомерно, то я малость прибавил в весе. И когда я на Тимурчика прыгнул с этого своего «Террориста», то Тимур на ногах не удержался и шлепнулся вместе со мной на попку! Тут все сбежались и давай ржать от радости, что мы не убились...
А когда отсмеялись, отрадовались, слышим вдруг:
— Ой!..
Оглядываемся, а наш бесстрашный «Террорист», наш замечательный Каскадер-Трюкач, наш превосходный парашютист у всех на глазах бледнеет, ноги у него подгибаются, и он в глубоком обморочном состоянии опускается на песок.
Вот когда нам и пригодилась «скорая помощь»!
С ба-а-а-а-льшим трудом привели Каскадера в чувство, спрашивают: что с вами, дескать? Что вас так потрясло?! Вы же не первый раз с парашютом прыгаете...
А он закатывает глаза под лоб, снова начинает отключаться и шепчет:
— Доктор... С головой что-то... Мне причудилось, что я в воздухе с Котом разговаривал...
— Ну и что? — говорит доктор. — Ничего страшного. И я со своим котом дома разговариваю.
— Но мне показалось, что ОН со мной РАЗГОВАРИВАЛ...
Тогда доктор поворачивается к своим помощникам и говорит:
— На носилки и в машину!
Хорошо еще, что вовремя подскочили Джек с Бобом и Наташа. Начали что-то шептать доктору, объяснять, на меня показывать...
А то уволокли бы беднягу в психиатричку. Джек ему стакан виски откуда-то притащил, наш «Террорист» шлепнул стакан и в себя пришел слегка. Однако со мной разговаривать еще трусил.
Но я все равно абсолютно согласен с Арнольдом Шварценеггером: Трюкачам обязательно нужно давать «Оскары»!
* * *
— Мартын! Ты потрясаешь меня с каждым днем все больше и больше! — сказал мне Клифф Спенсер. — Не скрою, я поначалу несколько остерегался всей той рекламной шумихи, которая сопровождала тебя по Америке. Зная наших, я был свято убежден в том, что две трети славословий в твой адрес — досужие и не очень талантливые выдумки. Теперь же я понимаю, что они — и телевидение, и газеты, и журналы — ни черта в тебе не поняли! Они проглядели в тебе самое главное — мудрое и раскованное творческое начало... Когда-нибудь я напишу книгу обо всех, с кем мне хорошо работалось. И в этой книге тебе будет принадлежать немало страниц. Даю тебе в этом слово!..
160 
