Поколебавшись, Гизела выбралась из своего угла и присела на скамью. Незнакомец опустился рядом.
По его глубокому голосу Гизела решила, что он уже не юнец. В его движениях угадывалась гибкость и сила. Больше о нем ничего нельзя было сказать, было слишком темно.
Молчание затянулось, и Гизела начала волноваться:
– Мне надо вернуться… скорее… как только вы… решите, что это вполне безопасно.
– Со мной вам ничто не грозит.
Гизела бросила на него быстрый взгляд. Но тут же отвернулась и стала смотреть на огни города, мерцающие далеко внизу. В темноте беседки все равно невозможно было ничего разглядеть. Помолчав еще немного, мужчина сказал:
– Быть может, мы представимся друг другу? Как вас зовут?
– Гизела.
– Очень красивое имя, и я думаю, что его обладательница красива не меньше.
Гизела не удержалась от улыбки:
– Даже будь я ужасно уродливой, я бы не призналась вам в этом.
– Я абсолютно уверен, что вы красавица.
Гизела засмеялась:
– На чем же основана ваша уверенность?
– У вас мелодичный голос и безупречная фигура.
Гизела вспыхнула и была рада, что в темноте этого не заметно.
– Это просто… предположение… вы не можете знать… наверняка.
– Наоборот. Я увидел вас на фоне неба, когда проходил по лесу, и мне показалось, что я вижу нимфу, одну из тех, что, по легендам, живут здесь с незапамятных времен.
– О, как бы я хотела их увидеть! – невольно воскликнула Гизела.
Незнакомец засмеялся:
– А мне уже посчастливилось. Помолчав, Гизела сказала:
– Я назвала вам свое имя. А как зовут вас?
– Вы назвали мне лишь половину своего имени.
– Гизела Феррарис. Мужчина резко повернулся к ней:
– Вы приходитесь родственницей известному скрипачу?
– Вы знаете папу?
– Вы хотите сказать, что Пол Феррарис – ваш отец?
– Да.
– Последний раз я был на его концерте в Париже лет пять назад, но мне никогда не забыть волшебные звуки его скрипки.
Гизела хлопнула в ладоши и воскликнула:
– О, как я рада! Но вы должны обязательно повторить это папе, он будет счастлив!
– Я всегда мечтал снова услышать его игру.
– А теперь вы скажете мне, как вас зовут? – немного застенчиво спросила Гизела.
– Миклош Толди.
– Это не австрийское имя, – сказала Гизела, немного подумав.
– Нет. Я венгр.
– Как это замечательно!
– Почему?
– Потому что мне всегда хотелось встретить настоящего венгра. Моя прабабушка была родом из Венгрии, и во мне тоже есть частичка венгерской крови. Венгрия всегда казалась мне такой романтичной, даже больше, чем Австрия, хотя папа считает австрийцев самыми большими романтиками на свете.
– Может быть, он и прав. Ведь все приезжают в Вену, чтобы мечтать, говорить и петь о любви.
– Как студенты, – с улыбкой произнесла Гизела.
– Студенты – шумные и весьма утомительные молодые люди. Их поведение порой бывает непредсказуемым. Вы поступили весьма благоразумно, спрятавшись от них.
При мысли о том, что студенты могли увидеть ее в беседке, Гизела вздрогнула.
– Благодарю вас… Вы меня спасли.
– Постарайтесь в будущем быть осмотрительнее. Когда я увижу вашего отца, я непременно скажу ему, чтобы он построже смотрел за вами.
– Даже не думайте этого делать! – протестующе воскликнула Гизела. – Он очень расстроится и будет долго переживать. Он велел мне ложиться спать, а я не послушалась и… оказалась здесь.
– Могу ли я сказать вам, что я счастлив, оттого что так получилось? Ведь мы с вами встретились. Я не проговорюсь вашему отцу, не беспокойтесь. Напротив, я скажу ему, что у его дочери самый мелодичный в мире голос. Даже ему не удастся извлечь из скрипки более чарующих звуков.
Гизела засмеялась:
– Он вряд ли решит, что это комплимент. Для него, как и для всех музыкантов, музыка – нечто святое.
– Ваш отец – гениальный скрипач. Пока я в Вене, я обязательно воспользуюсь возможностью снова услышать его. Где он выступает?
Гизела сделала рукой неопределенный жест и, немного замявшись, ответила:
– Мы только что приехали… Вероятно, папа будет давать концерты в театре… или где-то еще… только… я пока не знаю… как мне это устроить.
– Вы хотите сказать, что занимаетесь организацией концертов своего отца? – недоверчиво воскликнул Миклош Толди.
– С тех пор как умерла мама. В делах такого рода он абсолютно беспомощен, а мы так часто переезжали, что невозможно было нанять агента или еще кого-то, кто занимался бы этим, как было в те времена, когда мы жили в Париже.