Особенно,... 
57 
– Купаться! – строго сказал Коршунов.
Отобрал вкладыш, положил на остальные ее вещи. Ну надо же: полкило золота на шее носит, а от какой-то яркой тряпочки – такой восторг.
– Купаться! – и потянул ее к воде.
Девушка неожиданно заупиралась. Быстро проговорила что-то, помогая себе жестами. Мол, нельзя купаться. Ни в коем случае нельзя!
– Со мной – можно! – твердо заявил Коршунов.
– Нии, Аласейа, нии! – И вдруг, другим тоном, вопросительно: – Аласейа? Й-а-а! – Радостно: – Аласейа! – таким голосом, будто перекореженное на местный лад имя все объясняло и разрешало.– Аласейа!
И с разбегу, увлекая за собой Коршунова, кинулась в воду.
И в этот момент Алексей понял, что покорило его в этой юной девушке. Нет, не славная мордашка. Не нежность кожи и сногсшибательный запах юности… Безоглядное доверие, вот что. Такое бывает у двух-трехлетнего малыша – к матери. Абсолютная вера и абсолютная готовность выполнить все, что ты скажешь. И Коршунов понял, что он пропал. Потому что такое доверие невозможно обмануть. Потому что, обманув такое доверие, тут же станешь полным дерьмом, окончательно и бесповоротно. Да, Алексей попал, вернее, попался. В полный рост. Но самое смешное, его это ничуть не огорчило. Потому что в этот момент он был так же окончательно и бесповоротно, чудовищно счастлив…
А плавала Свинка так себе. По-собачьи. Только-только на воде держалась…
Глава тридцать третья Травстила. «Не боги они»
Травстила зачерпнул воды из бочонка, щедро плеснул на лицо. Грязные струйки потекли с его бороды на кожаный, порыжевший от жара фартук.
Вынул клещами из огня полоску железа, обстучал молотком, сбив окалину, оглядел. Потом покосился в угол, где на широкой лавке, упершись огромными ладонями в толстые колени, расселся Овида.
– Хундила – муж основательный,– сказал кузнец.– Но ум у него выше притолоки не поднимается. Говорит, что Ханала ему в ухо вложит. А Ханала, сам видел… Совсем стар стал Ханала.
– Так ты говоришь: не боги они,– задумчиво протянул Овида.
Голос у жреца был мощный, низкий, будто из самого дна объемистой утробы. Зов Вотана в голосе том слышался, даже когда не взывал Овида, а простую беседу вел. А уж когда взывал…
Кузнец сунул железку в огонь, качнул мехи. Пламя загудело веселей, металл налился багровым. Травстила вернул его на наковальню, ударил молотом: раз, другой, третий…
– Да, я думаю так. Не боги,– сказал кузнец.– К чему богам в железный горшок забираться?
Овида хмыкнул. Жрец пришел в село на рассвете. Один. Сначала к старейшине зашел, потом – сюда. Никто не удивился. Кузнец – тоже жрец, хотя и по-другому служит. Дружны Травстила с Овидой. Не раз Овида у кузнеца на подворье ночевал. Беседы с ним долгие ведет. О чем – другим знать не положено. Да и лучше не знать. Кузница на отшибе стоит. Сельчане стараются без дела сюда не заглядывать. Лишний раз мимо пройти – опасаются. Лучше кругаля дать, чем случайно кузнецовы тайны подсмотреть. Когда он с духами огня голосом железа говорит. Известно же: кто такое услышит – заболеет. А то и помереть может от нутряного жара. Но не Овида. Овида – могучий жрец. Его духи сами боятся.
Сидит Овида в кузнице. Не торопится. Оно и правильно. Мудрый спешить не станет. Сперва разберется, что к чему. Хундилу послушал Овида. К Фретиле заглянул. Тоже послушал, что у Фретилы говорят. Теперь кузнеца слушает.
– …Сказал я им: надобно чужаков в богатырской избе поселить,– говорил между тем Травстила.– Коль богатыри Они, герои небесные – там им и место. А коли боги, так тоже годится. Говорили же, что и боги у огня в той избе посиживали: и Доннар, и сам Вотан…
При этих словах сотворил кузнец особый знак, тайный, которые чужим видеть не должно. Но Овида – свой. И не просто свой – старший. Потому он тоже тайный знак сотворил. Но другой. Особый. Такой, что, ежели бы кто из Вотанова братства его увидел, понял бы, кто есть Овида, и старшинство его признал, ежели сам подальше от Вотанова трона стоит.
– …А где Вотан сиживал, там и иным богам жить – за честь,– продолжал Травстила.– Потому и сказал: пусть чужие в богатырской избе живут. Обиды не будет. Прав я был?
– Прав-прав,– пробасил Овида.
Про богатырскую избу он тоже все знал. Что строили ее давным-давно, много зим назад, когда скудость в мире почти не замечалась. Строили ее девять богатырей, что, от удали и силы изнемогая, решили из жилищ отцовских прочь уйти, дом воздвигнуть и там жить сообща, ярость священную в себе греть и тешить. Ибо умаляется воинский дух, когда день-деньской работой будничной себя утруждаешь.
57 
