- Пять минут четвертого.
- Все! - решительно произнес Бармен. - Имеем право.
Он закрыл двери бара на ключ, погасил свет, оставив его только над нашим столом и своей стойкой. Сразу стало даже уютнее...
Потом он пошел за стойку, снял с бутербродов разную всячину и все это сложил на небольшой подносик. Туда же он поставил глубокую плошку, типа Шуриной пиалы, которую ему подарила та наша киргизская китаянка. А в плошку налил до краев сливок из красивого картонного пакета. Все это притащил к нашему столу и сказал:
- Зная тебя, думаю, что и ты меня не заложишь... - и снова пошел за стойку бара.
Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого Кота. Так вот, чей это запах почуял я с самого начала!
Кот висел на руках Бармена без каких-либо признаков жизни. Если бы не его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мертв.
- Твоего как зовут? - спросил Бармен.
- Кыся... Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает... Я его "Кысей" зову.
- А моего - Рудольф, - Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками под стол между своим Котом и мною и сказал нам: - Знакомьтесь, ребята. Надеюсь, поделитесь по-братски...
Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:
- Ты, давай, лопай... Меня уже тошнит смотреть на все это. Не стесняйся. Как тебя?.. "Кыся", что ли?..
- Мартын меня зовут, - ответил я и понял, что драка не состоится.
Бармен принес для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким горячим чаем и присел за наш столик.
- А водочки? - спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал головой.
- Не пьет он, не пьет, - усмехнулся Водила.
- А может, стопарик все-таки врежешь? - настаивал Лысый.
- Ежели я при своей профессии буду еще и стопарики врезать, недолго и в ящик сыграть, - рассудительно ответил Бармен. - А у меня, в мои пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, сердце, как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..
Но Рудольф в его сторону даже ухом не повел. А мне сказал:
- Он на своем здоровье - прямо чокнулся. Ни жены, ни детей... Раз в месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нем минут пять попрыгает - и все. Таблетки глотает, витамины жрет. Когда в Стокгольм на "Ильиче" ходили, все какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Еще года два назад говорил мне: "Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю - и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто...) маленький кабачок, домик, и заживем мы с тобой, как белые люди..." Сегодня у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он все не сваливает. Конечно, где мы еще столько заработаем? Только на нашей русской территории. То - недолив, то - пересортица, то - неучтенка, то - списание... А на "ченче" сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки - он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу - франками... И все по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это еще при том, что мы всем поголовно "отмазки" платим - и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьет на халяву!
- Ты извини меня, Рудик, - говорю. - Я в этом - ни уха, ни рыла. Мой вроде писателем был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал... Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.
- Ладно, - говорит Рудольф. - Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
- Чего? - не понял я. - Какой хрящик?
- Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
- Нет.
- Господи... Что же ты тогда знаешь? - удивился Рудик.
- Хек знаю мороженый. Зато, когда оттает...
Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам - он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.
- Чего тебе дать-то? - спрашиваю.
- Вон тот хрящик, - говорит Рудольф. - Он у тебя под носом лежит. Запомни - осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров, какие бабки делаем... Есть еще, правда, севрюга, но нам ее в этот рейс почему-то не завезли.
Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев... Тьфу! - осетрины... Сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывет свой разговор: