Последние отзывы

  126  

– А теперь выйди, – приказал Акимов. – Выйди. Тебе неприятно будет это видеть. Иди, я тебе говорю

Рогожкин повернулся к двери и вышел из комнаты. Выставив вперед руки, пробрался через темные сени. Он сел на ступеньках крыльца, вытащил из кармана помятую пачку сигарет и спички.

«Вот все и закончилось», – сказал Рогожкин самому себе. Как опровержение этого утверждения из комнаты донесся истошный крик, ничем не похожий на крик человека. Этот крик становился громче и тоньше. Сменился каким-то невнятным бормотанием. Рогожкин разбирал слова, но не все. Чаще других повторялись: «не надо», «ради Христа», «я не хотел».

Рогожкин зажал уши ладонями. Докурив сигарету, раздавил окурок каблуком.

– А теперь скажи, что ты солгал, – заорал Акимов.

– Солгал, клянусь Богом… Не надо, не надо этого… Только этого не надо. Только этого… Убей меня. А-а-а-а.

Рогожкин кругами побродил возле кладбищенской сторожки, вновь устроился на ступеньках, выкурил еще одну сигарету. Бессвязное бормотание Назарова сменилось новыми завываниями, которые оборвались так же внезапно, как начались.

Наступила звенящая ночная тишина. Теперь-то кончено? Рогожкин поднялся, заглянул в окно.

Посередине комнаты стоял раздетый до пояса Акимов. Ладони красные, как клешни ошпаренного рака, на груди брызги крови. Акимов поднял ведро, вылил воду на пол. Рогожкин испугался посмотреть на останки Назарова, опустил глаза, отошел от окна. Он снова занял место на ступеньках. И снова услышал невнятное человеческое бормотание, затем пронзительные вопли. Нет, дальше терпеть этот концерт он не может.

Рогожкин вышел за ворота на дорогу, легонько пнул ногой связанного казаха.

– Ты жив?

Казах в ответ матерно выругался. Рогожкин присел на корточки, потянул носом. Казах крепко пропитался запахом грязи и конского навоза, будто последний месяц попеременно ночевал то в хлеву, то в конюшне. Но лучше уж переброситься словом с этим вонючим чертом, чем слушать душераздирающие вопли Назарова.

– Я лично против тебя ничего не имею, – начал беседу Рогожкин. – Ты сам на меня с пером полез. Чуть мне кишки того… Не выпустил. Поэтому тебе обижаться не на кого. Мы тебя скоро развяжем, а сами уедем отсюда. Навсегда.

Казах перевернулся с живота на спину, дернулся, оскалил белые острые зубы и зарычал по-звериному. Рогожкин инстинктивно спрятал руки за спиной. Злые собаки больно кусаются. Да, веселый получился разговор и, главное, очень содержательный. Рогожкин нагнулся над казахом, расстегнул ремень его брюк. Снял с ремня кожаный чехол для финки, пристроил его на свой ремень.

– Боевой трофей, – пояснил Рогожкин.

Казах в ответ зарычал по-звериному. Рогожкин, нарезая круги, выкурил сигарету. Отчаянные вопли Назарова долетали и сюда, на дорогу. Наконец, все стихло.

В этой тишине грохнул выстрел.

Рогожкин далеко в сторону отбросил окурок. Через пару минут из ворот вышел одетый Акимов. На ходу он вытирал влажные лицо и руки светлой тряпкой.

– Подгоняй сюда машину, – сказал Акимов. – Поедем.

– Надо его развязать, – Рогожкин показал пальцем на связанного казаха. – А то он ночью от холода сдохнет.

– Не сдохнет. Старик его развяжет, сторож, – отмахнулся Акимов.

Рогожкин обрадовался, что все позади, а ему наконец-таки нашлось хоть какое-то дело. Он побежал к грузовику, оставленному с противоположной стороны кладбищенской ограды.

* * *

Грузовик продирался сквозь ночь. Позади остались старое кладбище, одноногий сторож, связанный казах, остывающий труп Назарова. Позади остались две темных безлюдных деревни, их проскочили без остановки. И еще восемьдесят с лишним верст тряской степной дороги.

Акимов во все глаза следил за ускользающими из-под колес колеями, молча гнал машину вперед. Он безостановочно курил, пил из фляжки теплую солоноватую воду. Движок ревел монотонно, навевая сон. Рогожкин то дремал, то просыпался, снова погружался в дремоту и снова открывал глаза. Чуть не перепутал сон с явью.

Часа в четыре утра решил, что лучше уж не спать вовсе, чем так себя изводить. Он прополоскал рот, выплюнул воду и сунул в рот сигарету. Бесконечное молчание Акимова угнетало. Наконец, Рогожкин решился задать вопрос.

– Ты ведь не поверил тому… Ты ведь не поверил Назарову?

Акимов опустил стекло, выплюнул окурок.

– Конечно, не поверил. Хотел, сука, напоследок сделать мне побольнее. Знал ведь, что сдохнет. Решил, пусть в моем сердце останется эта заноза.

  126