Последние отзывы

  120  

Трегубович осмотрелся по сторонам. Скомканная одежда на полу и стуле, мужское белье в вперемежку с женским. В дальнем углу комнаты стол с бутылками. Всякие недопивки, шампанское, водка, на тарелках какие-то объедки вчерашней гульбы.

Рядом на правой стороне двуспальной кровати, отвернувшись к окну, лежит какая-то женщина, натянув простыню на самую шею. Из-под простыни выбиваются светлые какие-то неестественно блестящие стеклянные волосы. Трегубович снова всхлипнул, перевернулся с бока на бок, потянулся рукой к стоящей на тумбочке бутылке с минеральной водой, отвинтил пробку и, припав губами к горлышку, сделал несколько глубоких жадных глотков. Поставив бутылку на место, он лег на спину и немигающим взглядом уставился в потолок. Как он оказался здесь, в мятой несвежей постели, рядом с этой женщиной, стеклянные волосы которой, кажется, видит впервые? Как он здесь оказался? Откуда вообще взялась эта женщина, лежащая рядом на кровати, и как её имя? Впрочем, какая разница, откуда она взялась и как её имя? Сейчас он встанет и уйдет, а безымянная женщина наверняка будет спать до обеда.

Трегубович поднял руку, взглянул на запястье, схваченное браслетом часов. Полвина одиннадцатого. Пора вставать и начинать муторный тяжелый день. Он потянулся, пригладил ладонью взъерошенные волосы, снова уставился в потолок и стал вспоминать события последних дней. Трагическая совершенно бессмысленная гибель брата. Похороны Павла на захолустном кладбище. Жалкий холмик земли, несколько венков из синтетических цветов на проволочных каркасах, красные и белые ленточки с золотыми буквами. Сплошь незнакомые Трегубовичу люди, друзья и враги убитого Павла Куницына.

Марьясов, со всех сторон окруженный охраной, сознавая важность момента погребения, надулся, как мыльный пузырь. Приняв позу партийного лидера, скрестил руки под животом, склонил непокрытую голову. С лицом замороженной рыбы застыл над могилой, постоял несколько минут и поспешил ретироваться. Люди куда-то незаметно разбрелись. У ворот кладбища Марьясов появился вновь. Перед тем, как залезть в джип, он подошел к Трегубовичу, что-то там сказал о невосполнимой утрате, о загубленной молодой жизни своего пресс-секретаря, ещё какую-то хреновину, теперь уж и не вспомнить. Такой разговор, что и вспомнить нечего. Стандартный набор формальных ханжеских фраз. А потом вдруг Марьясов заявил: «Вы с Васильевым занимайтесь своим делом. А я найду убийц Павла. Это уже мое дело. Обещаю, что убийц Павла я найду». Он потрепал Трегубовича ладонью по щеке, забрался на заднее сидение, хлопнул дверцей джипа и уехал. «Вот и зарыли брата моего», – сказал самому себе Трегубович, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.

На следующее утро Васильев растолкал Трегубовича и сказал, что тому нужно немедленно собираться в Москву, вести деньги какой-то женщине, то ли гадалке, то ли предсказательнице людских судеб. Трегубович утратил способность удивляться. Он, ещё хмельной, не отошедший после поминок, с головой тяжелой, как пушечное ядро, не стал задавать лишних вопросов. Только сказал, что за бутылку пива предскажет Васильеву любое будущее, любую судьбу, на его выбор. А выбор как раз сегодня велик, как никогда. Но Васильев, серьезный, сосредоточенный на своих мыслях, оказался не расположенным к шуткам. Повздыхав и пожаловавшись самому себе на судьбу, Трегубович собрался и, решив сегодня не садиться за руль, пешком поплелся на вокзал. То и дело он рассеяно залезал за пазуху, во внутренний карман куртки, проверяя, не выронил ли по дороге толстый запечатанный конверт с деньгами.

Гадалка оказалась не старорежимной старушенцией, высохшей от напряженной душевной работы, а мордастой бабой с жирной шеей, обвитой золотыми цепями, с нарумяненными щеками и пышной вздыбленной прической. Она впустила Трегубовича в прихожую, но в комнату не пригласила, приняла конверт и на пару минут исчезла, видимо, пересчитывала деньги. Трегубович униженно топтался в передней. Вернувшись, гадалка заблестела расшитым золотой ниткой халатом и, наказав кланяться Васильеву, закрыла за гостем двойную металлическую дверь с еврейским глазком. Трегубович спустился вниз, вышел на улицу, сжимая в карманах кулаки. Он решил, что при других обстоятельствах не мешало бы эту стерву в золотых цепях и в золотом халате пощекотать перышком в самом интимном месте. Не из корысти, нет, не из корысти, а исключительно в воспитательных целях. Чтобы научилась, сука, с людьми разговаривать.

  120