Нора Робертс
Мятеж
Эта история рассказана для Мак-Грегоров, которые жили раньше и придут позже.
Пролог
Лес Гленроу, Шотландия, 1735 г.
Они прибыли в сумерках, когда жители деревни вкушали вечернюю пищу. В холодном ноябрьском воздухе вился над трубами дым от горящего торфа. Неделю назад выпал снег и теперь поблескивал в лучах заходящего солнца на замерзшей земле под голыми деревьями. Вечернюю идиллию нарушил громоподобный звук приближающейся конницы, заставляющий мелких животных в лесу разбегаться в поисках убежища.
Сирина Мак-Грегор сняла с колена маленького брата и подошла к окну. Она подумала, что ее отец со своими спутниками рано возвращаются с охоты, но не было слышно ни приветственных криков из близлежащих коттеджей, ни взрывов смеха.
Сирина приникла к холодному стеклу, вглядываясь в сумрак и борясь с возмущением, что ей, девушке, не позволили участвовать в охоте.
Вот Колл поехал с отцом, хотя ему едва исполнилось четырнадцать и он был далеко не так опытен в обращении с луком, как она. Но ему разрешали охотиться с семи лет. Сирина надула губы, всматриваясь в окно. Теперь ее старший брат несколько дней не будет говорить ни о чем, кроме охоты! А ей остается только прясть.
Маленький Мэлколм начал хныкать, и Сирина стала машинально покачивать его, глядя на дорогу между фермами и коттеджами.
— Тише! Папе не понравится, если он, войдя в дом, услышит, как ты хнычешь. — Но что-то заставило ее прижать ребенка ближе и нервно взглянуть через плечо на мать.
В комнате горел свет, и из кухни доносился аппетитный запах жаркого. Все в доме выглядело чистым и опрятным. Сирина, ее мать и младшая сестра Гвен добивались этого весь день. Полы были выскоблены, столы отполированы. Ни в одном углу не было паутины. Руки Сирины начинали болеть при одной мысли о недавней уборке. Все было выстирано, и в сундуках лежали маленькие саше с сухой лавандой, которые так любила ее мать.
Так как отец был лэрдом[1], они владели лучшим домом в округе, крытым красивым голубым шифером. Мать следила, чтобы нигде не было ни пылинки.
Все казалось обычным, но что-то заставило сердце Сирины биться чаще. Схватив шаль, она завернула в нее Мэлколма и открыла дверь, ожидая увидеть отца.
Ветра не было, и нигде не слышалось ни звука, кроме стука лошадиных копыт о замерзшую землю. Должно быть, они вот-вот появятся на холме, подумала Сирина. Услышав первый крик, она отшатнулась, но тут же выпрямилась и шагнула вперед, но мать окликнула ее:
— Сирина, вернись в дом. Быстро!
Фиона Мак-Грегор, чье красивое лицо было напряженным и бледным, едва ли не бегом спускалась по лестнице. Ее волосы такого же рыжевато-золотистого оттенка, как у Сирины, были заколоты сзади и повязаны лентой. Она не поправила их, как всегда делала перед возвращением мужа.
— Но, мама…
— Скорее, девочка, ради бога! — Фиона схватила дочь за руку и втащила внутрь. — Отнеси ребенка наверх к сестре и оставайся там.
— Но папа…
— Это не твой отец.
Всадники поднялись на холм, и Сирина увидела не охотничьи пледы Мак-Грегора, а красные мундиры английских драгун. Ей было только восемь, но она слышала рассказы о грабежах и угнетениях, а жизненного опыта в ее восемь лет было достаточно, чтобы испытывать негодование.
— Что им нужно? Мы ничего не сделали.
— Не обязательно что-нибудь делать — достаточно существовать. — Фиона закрыла дверь и заперла ее на засов, понимая, что это скорее вызов, чем возможность удержать незваных гостей от вторжения.
Маленькая худощавая женщина стиснула плечи девочки. Хотя Фиона была любимой дочерью снисходительного отца и обожаемой женой любящего мужа, она не была слабой. Возможно, поэтому все знакомые мужчины испытывали к ней уважение и привязанность.
— Иди наверх в детскую, Сирина. Пусть Мэлколм и Гвен остаются там с тобой. Не выходите без моего разрешения.
Долину снова огласили крики и отчаянные рыдания. В окно они увидели, как соломенную крышу стоящего чуть поодаль коттеджа охватило пламя. Фиона могла лишь благодарить Бога за то, что ее муж и сын еще не вернулись.
— Я хочу остаться с тобой. — В зеленых глазах Сирины блеснули слезы. Но ее рот, который отец называл упрямым, плотно сжался. — Папа не хотел бы, чтобы я оставила тебя одну.