Особенно,... 
72 
– Коньячок, что надо, – сказал Архипов, потому что хозяин ждал похвалы. – В этом дерьме ты разбираешься.
– Дорогим потаскухам предпочитаю отборный коньяк.
– Ты всегда делал в жизни правильный выбор.
– Возможно, я скажу неприятные вещи, – насупился Покровский. – Но тебе слишком легко жилось. Вот и сейчас над тобой пронесся ураган дерьма, а ты хочешь остаться живым и даже не испачкаться. А выходит наоборот. Тебе крепко настучали по морде и прижали спиной к канатам. Из-за твоей собственной самоуверенности и дурости. Деваться некуда. И тогда ты вспоминаешь про меня.
– Прости, но я…
– Игорь, я не становлюсь моложе и давно растерял все иллюзии, – сказал Покровский. – Я не верю, что пыль уляжется и все пойдет, как раньше. Я верю, что полоса удачи кончилась навсегда. Да, я накопил кое-какие деньги, потому что они не валились у меня из ширинки. Как у некоторых. Те дела, что мы делали раньше… Нет, на это я больше не способен. А где-то совсем близко маячит старость. Ты помнишь, что год назад я похоронил сына? Мальчику едва исполнилось двадцать шесть лет, и он умер от рака. Ты помнишь, сколько денег я вбухал в его лечение? Подключил всех медицинских светил, возил Алешку за границу. И ничем не смог помочь. Теперь я совсем одинокий человек. Ни жены, из родственников только сестра и еще племянник. Нет человека, который позаботится обо мне, случись беда. Я не хочу умереть больным и нищим. У меня вся надежда на те деньги, что удалось скопить.
– Подожди. Ну, зачем так мрачно…
Покровский не слушал.
– И теперь ты хочешь, чтобы я отдал тебе все, что удалось намолотить. И получил вместо твердых гарантий твое честное слово. Но я не могу этого сделать. Без обид. Ты должен меня понять, а я должен хотя бы раз в жизни подумать о себе. Это Жбан добренький, а я не наделен этим чудесным качеством. Сто тысяч – это все, что я могу тебе дать. Под расписку. Расписка, конечно, не документ, имеющий юридическую силу. Но все-таки лучше, чем ничего.
– Сто штук не спасут положения.
– Это все, чем я могу помочь. И точка. Прости.
***
С раннего утра Бирюков нашел себе дело. Картины, упакованные в оберточную бумагу, он перетащил из дома в пустовавший сенной сарай, поставил их вертикально на деревянный настил, переложил березовыми чурками и остался доволен своей работой. Крыша сарая тесовая, сверху настелен рубероид, стены сбиты из дюймовых досок. Но случись лютая зима, картины холода не перенесут, краска может потрескаться. Бирюков решил так: до холодов картины постоят здесь, а там, когда финансовые дела поправятся и он договорится насчет аренды студии, заплатит за год вперед, снова перебросит картины в Москву. Хлопотно, но лучшего варианта, как ни крути, не находилось.
– Если доживу до холодов, – вслух поправил себя Бирюков. – Если.
Случись обратное, картины останутся беспризорными. Куда девать их здесь, в деревне? И в районном центре наверняка музея нет. А если бы и был, на кой ляд музейщикам это добро, лишняя головная боль. Конечно, хозяйственный дядя Коля Рыбин не вывезет картинки племянника за дальнюю околицу, на свалку, не спалит в печи. Рука не поднимется. Пока жив Рыбин полотна будут медленного догнивать в его сарае. А дальше… Дальше думать не хотелось.
Бирюков, раздевшись по пояс, умылся у рукомойника, растерся полотенцем и, забравшись на высокое крыльцо, присел на верхнюю ступеньку, закурил. Дом был построен на взгорке и отсюда, с крыльца, все Обухово как на ладони. В деревне одна единственная улица, дом дяди Коли Рыбина, одноэтажный, с большой мансардой стоит в самом ее конце. Вокруг глухой двухметровый забор, земельный участок небольшой, потому что Рыбин, натура непоседливая и деятельная, отродясь не кормился с огорода. На зиму засыпал подпол картошкой, резал свинью, солил мясо, вот и весь запас. В прежние времена, когда Обухово было центральной усадьбой колхоза «Богатырь», здесь стояла своя кузница и механические мастерские. Рыбин занимал должность то ли кузнеца, то ли слесаря. С утра до вечера копался с железяками, что-то чинил и латал. Позже, когда колхоз развалился, скот пустили под нож, а народ разъехался, механические мастерские перевели в соседнюю деревню, где организовали акционерное общество «Луч». Теперь Рыбин, встав спозаранку, садился на велосипед и ехал на новое место работы. Платили ему копейки, а чаще совсем не платили, но службу Рыбин бросать не думал.
Вот и сегодня, когда племянник еще не проснулся, он, перекусив на ходу, уже подкачал шины старенькой «Украины». Вскочил в седло и закрутил педали так быстро, будто в мастерских его ждал не треснувший подшипник от косилки-плющилки, а неотложное дело государственной важности. Бирюков раздавил окурок о подметку башмака, поднялся, чтобы войти в дом, но остановился на пороге, залюбовавшись дальней березовой рощей. Над улицей плыл прозрачный туман, к речке с удочками спешил белобрысый мальчишка, проспавший первую зорьку. К началу сентября население деревни Обухово уменьшалось наполовину. Мало помалу разъезжались дачники, и жизнь затихала до следующего лета.
72 
