Особенно,... 
63 
И затащил гостя в свой малый кабинет, комнату без окон, уставленную шкафами ручной работы, за стеклами которых пылились антикварные книги. Письменный стол из карельской березы тоже напоминал музейный экспонат. Усадив гостя в кресло, Солод сел за стол и сказал, что здесь, в этой комнате, их никто не услышит и не помешает разговору. Он постучал пальцами по серебряному чернильному прибору в форме старинного дворца, решая, каким подарком удивить милиционера.
В ящиках стола, что справа, лежали золотые цепочки разной длины и разного плетения, крестики, браслеты. Вещи определенной цены – в строго определенном ящике. По левую руку – подарки подороже: часы работы швейцарских мастеров, золотые зажигалки, инкрустированные камнями, портсигары, тоже золотые, разной величины, с камнями и без. Солод дернул за шнурок настольной лампы, в эту же секунду включились и заработали две видеокамеры, нацеленные на посетителя. Эти записи Солод оставит себе так, на всякий случай. Если расследование Девяткина вдруг зайдет слишком далеко, мента можно прижать, напомнив о дорогом подарке. А заодно направить видеозапись начальству в МУР и следственный комитет при МВД. Пусть знают, чего стоят их неподкупные следователи.
– Дорогой мой Юрий Андреевич, – сказал Солод. – Я не часто встречаюсь с настоящими сыщиками. Я надолго запомню эту важную и полезную для меня встречу. И хочу, чтобы вы сохранили обо мне память. Хоть мимолетную.
Он открыл ящик, вытащил массивный золотой портсигар с крупным алмазом на крышке и протянул Девяткину.
– Вот небольшой подарок. Сувенир на память.
Девяткин внимательно посмотрел на вещицу, но пальцем не пошевелил, чтобы взять ее.
– При всем уважении отказываюсь категорически, – сказал он. – Тронут до глубины души. Но не могу. Да и сами подумайте, где мне форсить этим портсигаром? На работе? Тут же нехорошие разговоры пойдут. Спросят: как это ты на свою зарплату такие вещи покупаешь?
– В отпуске пользуйтесь.
– А отпуск я провожу в одной деревне под Санкт-Петербургом. Там чудная рыбалка. А жителей – десяток стариков. Там такую штуку никто не оценит, не поймет. Так что…
– Ну что ж, как знаете.
Солод положил портсигар в ящик и мысленно выругал себя за то, что выбрал не тот подарок. Нужно было часы давать – тут бы мент не устоял. Но теперь поздно совать другое подношение, мент заподозрит неладное. Солод дернул за шнурок лампы, выключив камеры и микрофон.
Он проводил Девяткина до лифта, подождал, пока не сомкнулись двери. И подумал, что милиционер – все-таки сволочь неблагодарная.
* * *
Ни через четверть часа, ни через час Гурского не выпустили из помещения милицейского поста. Все это время он лежал на деревянной скамейке в отдельной камере, что находилась в глубоком подвале, с потолком, изъеденным сыростью и грибком. На скамейку когда-то постелили свежего сена, чтобы задержанным удобнее было спать. Вместо подушки бросили промасленный ватник, порванный на спине. Трава давно сопрела, а ватник распространял такой стойкий запах мазута, что с непривычки голова кружилась.
Чтобы попусту не портить себе нервы, Гурский попробовал задремать. Привиделся ему не сон, а быль.
Тот теплый день на исходе весны состоял из одних разочарований и неудач. Утром Вадим Гурский поднялся в съемную квартиру на двадцатом этаже, где у дверей его встретила миловидная женщина в строгом деловом костюме. Она проводила гостя в кабинет, обставленный дорогой безвкусной мебелью, усадила в кресло ручной работы, стоящее возле кофейного столика, инкрустированного золотом. Ушла и вернулась с чашкой кофе и вазочкой с сухим печеньем. Кофе не успел остыть, когда появился хозяин кабинета, средних лет невысокий мужчина. Он протопал босыми ногами по персидскому ковру, оставляя мокрые следы. Из одежды на нем был лишь полосатый халат, перехваченный на талии веревкой. Он пожал руку Гурского своей горячей узкой ладошкой, сел на кожаный диван и крикнул секретарю, чтобы принесла альбомы.
– Ну, я сделал все что мог, – сказал хозяин апартаментов. – Но я не бог. Сколько моих девочек ты посмотрел на компьютере?
– Две тысячи сто семь. Это из Москвы и ближних городков и поселков.
Мужчину звали Павлом Луниным, он держал в Москве и ближнем Подмосковье три десятка подпольных публичных домов. Его девки работали в десятках ресторанов и гостиниц столицы. В прежние времена он организовывал выезд девушек из России и Украины за границу, в публичные дома Турции, страны Восточной Европы и даже в Японию. И заработал на этом состояние. Позже, когда цены на живой товар за границей и в России подравнялись, Лунин бросил экспортные операции и расширил свой бизнес в Москве. Открыл несколько ресторанов для обеспеченных господ и массажные салоны. Время от времени эти заведения закрывала милиция, но Лунин платил всем, кому надо платить, и бардаки с ресторанами открывали уже через пару дней. Бизнес расширялся, а прибыль росла.
63 
