Особенно,... 
41 
Почти не помня себя от сильнейшего внутреннего напряжения, Эмери негромко процедила:
— Рада, что ты меня узнал!
— О, не узнать тебя трудно, — насмешливо произнес Лекс. — Ты ведь известная персона. Диззи Эмери! Ну проходи, раз явилась…
Эмери поставила саквояж на пол у двери, затем двинулась вперед. Приблизившись к более длинной части Т-образного стола, остановилась и взялась за спинку стула. Пережитое за день волнение ослабило ее настолько, что она едва держалась на ногах, И если это ей еще пока удавалось, то только благодаря своеобразной поддержке бурлившего в душе гнева. Он придавал Эмери сил.
— Присаживайся, не стесняйся, — произнес внимательно наблюдавший за ней Лекс.
Ей очень хотелось опуститься на стул, чтобы не тратить напрасно силы на поддержание тела в вертикальном положении, однако показывать свою слабость врагу было ниже ее достоинства.
У Эмери никогда в жизни не было врагов, но вот один появился, и ей во что бы то ни стало хотелось сохранить перед ним лицо. Поэтому она скорее умерла бы, чем села сейчас в присутствии Лекса.
— Благодарю. — Она постаралась вложить в это слово максимальное количество презрения. Что оказалось не так-то легко, учитывая испытанный минуту назад прилив нежности к тому, кого ей по идее следовало ненавидеть.
Следовало-то следовало, однако никакой ненависти Эмери к Лексу не испытывала. Гнев, возмущение, даже злость — сколько угодно. Но не ненависть.
А ведь говорят, от любви до ненависти один шаг. Очевидно, к Эмери это не относилось. Что еще должен был сделать Лекс, чтобы она возненавидела его? Эмери не знала. Но всех его предыдущих действий оказалось недостаточно.
Видя, что Эмери не собирается садиться, Лекс пожал плечами и спросил:
— Чем обязан?
Она смерила его взглядом.
— Ты еще спрашиваешь?
На губах Лекса медленно образовалась улыбка.
— Ну, я догадываюсь, что у тебя что-то случилось, но что именно… — Не договорив, он вопросительно взглянул на Эмери.
Та задохнулась от негодования.
— Злорадствуешь? По твоей милости со мной случилось столько всего, что хватило бы на десятерых!
— Ты это заслужила, — спокойно обронил Лекс.
— А, значит, ты не отрицаешь своего участия во всем, что со мной произошло!
В глазах Лекса промелькнуло удивление.
— Почему я должен это отрицать?
Циничность подобного вопроса поставила Эмери в тупик, и она пробормотала запинаясь:
— Я не думала… Мне даже в голову не приходило… Я…
— Что? — уставился на нее Лекс. — Ты не догадывалась, кто стоит за твоим разорением?
Нескольких мгновений, пока он говорил, хватило Эмери, чтобы взять себя в руки.
— Я лишь недавно поняла, кто меня преследует, — сказала она с мрачной усмешкой.
— В самом деле? — Казалось, Лексу трудно в это поверить. — Интересно, как же ты объясняла себе все, что с тобой происходит?
Она отвела взгляд, но потом, будто спохватившись, посмотрела Лексу в лицо.
— Я думала, что это происки кого-нибудь из моих коллег-модельеров.
— И тебе ни разу не пришло в голову, что есть человек, которому ты испортила жизнь?!
Эмери помолчала.
— Если ты подразумеваешь себя, то напрасно. Я вовсе не считаю, что испортила тебе жизнь.
Лекс даже в лице переменился, услышав это заявление.
— Как?! Ты расстроила мою помолвку, нагло всем солгала, разрушила мое счастье и после этого у тебя хватает бесстыдства говорить, что ты не испортила мне жизнь?
Ноздри Эмери гневно раздулись. Эти слова произносил человек, годами не замечавший, что она в него влюблена! Так кто же кому испортил жизнь?
— Если ты ждешь демонстрации раскаяния с моей стороны, то напрасно. Я не жалею, что помешала твоему браку с Селией.
— Да ты… ты… — Лекс побагровел от гнева.
Эмери еще никогда не видела его таким. А, проняло! — со злорадством промелькнуло в ее голове. Вот и хорошо, побудь в моей шкуре.
— …ты просто мерзавка!
Она вновь усмехнулась.
— Кто бы говорил…
С минуту они смотрели друг на друга, гневно сопя. Наконец, по-видимому решив, что следующее слово должно быть за ним, Лекс произнес:
— И почему же ты не жалеешь, что помешала нам с Селией пожениться?
Эмери не очень хотелось отвечать на этот вопрос. Не для того она пришла сюда, чтобы распространяться о мотивах своего — годичной давности — поступка. Ее сейчас заботило совсем другое. Но все-таки она проворчала:
41 
