63 
Еще не закончив фразу, Наташа поняла, что сказала это зря. На лице дочери появилось презрительное, отчужденное до льда, выражение.
— Ты сошла с ума! — спокойно сказала ей Катя, гордо встала с кухонной табуретки и вышла.
— Катя, не торопись заводить ребенка! — почти прокричала Наташа вслед рассерженно уходящей дочери. — Подожди, мало ли что еще будет в жизни? Все перемелется, повернется и образуется! Будет так, как ты хочешь, только подожди!
Это был крик отчаяния. Слава Богу, кроме Кати, его никто не услышал. Дочка же выразительно постучала пальцем по лбу, и Наташа, чтобы сгладить свою непроизвольную выходку, войдя в комнату, в смущении обняла своего бородатого и какого-то ненатурально веселого будущего зятя. Дочь сидела рядом с ним как картинка, в очень модном наряде, привезенном Наташей из Америки, и хранила на лице непроницаемое достоинство сфинкса.
Молодые, как их называла теперь Наташа, обосновались на частной квартире. Недалеко от дедушки с бабушкой. Наташа уже давно перевезла родителей поближе к себе в Москву. Они с Серовым купили им здесь под Москвой дачу. Отец, как и в городе на Волге, выращивал там цветы. Ремиссия у него оказалась длительной, полной. Казалось, все было благополучно. И еще у Наташи была Славикова мать.
Редко бывает, но Наташа искренне относилась к свекрови. Она не ревновала ее к мужу, как это часто бывает с невестками, а просто жалела. По себе Наташа знала, как трудно остаться с ребенком без мужа. А ведь у Наташи еще были родители! Свекровь же, не считая сына, на белом свете была одна-одинешенька. Наташа понимала ее и хотела помочь. Но каждый раз, уходя от нее, видела, что и тут она ничего не может поделать. Из хрупкой, не старой еще женщины будто улетучивалась куда-то вся жизненная энергия. Она бледнела, худела и высыхала на глазах. И хотя Славик показал ее всем специалистам по всем мыслимым болезням, сделал все нужные исследования, никто из докторов никакого особенного заболевания у нее не нашел. Между тем женщина просто таяла.
Наташа чутьем поняла, что свекровь не была больна. Она, как невзрачный и нежный полевой цветок, выполнив свое дело, обеспечив потомство, тихо, спокойно увядала среди своих буйных, пышно цветущих, источающих крепкий аромат товарищей. И не жаль было полевому цветку своего раннего увядания, не печально, не больно. Значит, просто пришло его время — засыхать. Так было и со свекровью. Она не просила ничего, не хотела. Перестала читать. Мало ела. Вышла на пенсию и сидела в квартире одна. Даже в гости к сыну никогда не приходила.
Славик поменял ее комнату. К новой квартире она привыкала болезненно, долго. Потихоньку сокрушалась о внуке, сыне Славика, хотя ей его видеть-то приходилось считанные разы — родственники бывшей жены Славика относились к визитам мальчика к ней очень болезненно. Однако она беспокоилась: и болеет он часто, и ленится, — но сын в последние годы был непреклонен: мальчику лучше жить в новой семье. Наташа в этом вопросе держала нейтралитет. Пусть Славик делает так, как он хочет. А к свекрови забегала, пожалуй, всех чаще.
«Да… Нет… Иногда… Ничего не болит…» — вот и весь набор слов, которыми они обменивались за целый вечер. Наташа не могла понять, почему иногда ей казалось, что свекровь ей сочувствует. Как-то жалостливо гладит ей руку, говорит: «Ты уж потерпи!» В чем же свекровь могла пожалеть ее, преуспевающую теперь Наташу? Неужели она догадывалась?
Наташа так и не поняла этого до самой свекровиной смерти, все оттягивала время, вместо того чтобы спросить. А потом спросить стало уже не у кого.
Уже был поздний час, но за окном ресторана воздух все был прозрачен и свеж, четко очерчивая предметы. Наташа держала бокал с таким же прозрачным, как воздух, боржоми и не отводила от Алексея глаз. Так же, как и он от ее лица. Они словно заново изучали друг друга. Алексея очень удивлял ее спокойный уверенный взгляд, наполненный теплотой и любовью, но не только к нему, а ко всему миру. Она улыбалась и роняла небрежно какие-то незначительные слова, а он вдруг ясно осознал, что она может в любой момент подняться и спокойно уйти, и он, ее повелитель, не имеет ни малейшего шанса ее удержать. Она выглядела СВОБОДНОЙ.
У Алексея болезненно сжалось сердце. Разве она не любит его уже так, как прежде? Он привык существовать с мыслью, что, позови он ее, она бросит все и явится в любое время и насовсем. Не важно, что не виделись они тысячу лет. Все равно он ощущал с ней психологическую связь. Ему приятно было знать, что хоть и далеко, а существует на свете женщина, которая любит и понимает его, которая всегда способна принести себя в жертву. Он даже и сам не понимал, откуда в нем взялась эта уверенность, но он чувствовал, что, никогда ничего не давая взамен, с полным правом собственника может прийти, отыскать и забрать ее тело и душу. И владеть ими столько, сколько захочет. А потом отпустить. Возможно, сейчас ему впервые в жизни в голову пришла мысль, что он ошибался.
63 
