64 
– Ты давай лежи! А поскольку для нас с тобой это очень желанный ребенок, мы тебе сейчас укольчик сделаем и скорую вызовем.
Татьяна испуганно встрепенулась.
– А скорую зачем?
Евдокия Михайловна жизнерадостно объяснила:
– А чтобы всё было хорошо! Скорая тебя в больницу увезет, полежишь на сохранении пару-тройку неделек, а то уж очень у тебя матка в тонусе. Но это не страшно!
И ласково, как маленькую, погладила по голове.
Подошла медсестра с приготовленным шприцом и сделала укол в вену. Татьяна почувствовала, как отступила боль, но лекарство заволакивало сознание мутноватой пеленой и мешало думать.
Пока гинеколог вызывала по телефону скорую, Татьяна, преодолевая сонливость, с трудом проанализировала свое состояние за эти самые двенадцать – тринадцать недель. Если бы месячные прекратились, сразу бы поняла, в чем дело. Постоянная тошнота, слабость и недомогание – достаточно весомые признаки. Если бы она не приписывала это перемене климата и волнению…
Робкая радость перебивалась тревогой за ребенка. Думать о Владимире она себе запретила. Мысль о нем ушла куда-то внутрь, давая о себе знать неприятным саднящим чувством, как глубокий порез на сердце. Растут же другие дети без отцов, и ничего. Хорошего в этом тоже мало, кто спорит, но уж так получилось, в этом ее вины нет.
Скорая прилетела практически тут же. Татьяну, не позволяя встать, на носилках спустили вниз и устроили в салоне. Евдокия Михайловна проводила ее до машины, все так же неунывающе утверждая, что всё будет хорошо и даже замечательно.
Включили сирену, и карета понеслась к больнице. Татьяна испугалась. К чему такой шум? Когда машина с диким воем пролетела перекресток на красный свет, ей и вовсе стало не по себе. Может, ей так плохо, что врач ее просто обманула, чтобы зря не тревожить? По спине пробежал зябкий холодок.
Мужчина в зеленом костюме, встретивший в приемном покое, быстро осмотрел ее и велел немедленно поставить капельницу. Отрывисто спросил:
– Тяжести сегодня поднимали?
Она замялась, не желая слышать обвинений в безответственности. Но врач всё понял и без ее объяснений. Сурово попенял:
– Мужчин беречь не надо! Они себя и сами хорошо берегут. Вот ведь женщины пошли! Все они хотят делать сами! Ох уж эта эмансипация!
У нее внезапно из глаз побежали горькие слезы.
– У меня мужчин нет.
Он осекся, с сочувствием глядя на несчастное лицо молодой женщины. Она ждала какой-нибудь банальности, типа – у такой красивой дамы не может не быть поклонников, но он деликатно промолчал.
Она пролежала полтора часа под капельницей в приемном покое, укрытая тяжелым шерстяным одеялом, потом ее на каталке перевезли в палату и уложили в уже приготовленную постель.
Ей сделали еще один укол в вену, и она тут же погрузилась в продолжительный безмятежный сон.
На следующее утро она получила строгие указания от Павла Николаевича, своего лечащего врача: никаких тревог, никаких тяжестей и никакой работы! Покой и радость – вот что должна культивировать в себе любая будущая мать, а уж она в особенности! Присев на стул рядом с ее кроватью, он настоятельно рекомендовал:
– Вы же не хотите, чтобы малыш стал неврастеником из-за ваших недобрых мыслей? Ведь теперь вы с ним неразрывное целое, и он переживает вместе с вами! – Настойчиво порекомендовал, глядя в ее обеспокоенные глаза: – Вот и забудьте обо всех неприятностях!
Татьяна ужаснулась его словам. Она вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь страдал так же, как она, а тем более ее дорогой малыш. Врач проникновенно продолжал:
– Поверьте, после рождения ребенка сегодняшние страдания покажутся вам мелкими и ничего не значащими!
В самом деле, осознание скорого материнства успокаивало лучше всякого лекарства, и Татьяна стала смотреть в будущее без того ужаса, что завладел ею прошлым утром. Да и сам разговор с Владимиром стал казаться далеким и даже нереальным, как посмотренный накануне слишком агрессивный кинофильм.
На следующий день после поступления в больницу позвонила сестре. Та была не на шутку встревожена.
– У нас всё хорошо, а вот что с тобой? Почему не звонила? Тут Владимир телефон оборвал, спрашивал о тебе. Просил тебе передать, что всё выяснил, что страшно виноват, и просит прощения. Умолял позвонить ему.
Татьяна болезненно передернула плечами. Слишком поздно. Уже прозвучали непростительные слова. И откуда она знает, когда он не кривил душой – когда клялся в любви или тогда, когда выгонял из дома? Толик тоже вел себя как любящий муж, пока это ему было выгодно. Похоже, что она совершенно не разбирается в мужской психологии. Нет уж, лучше держаться подальше от всех мужчин, вместе взятых. Целее будешь.
64 
