198 
Что же его тормозило? Что он чувствовал? Легкое возбуждение? Стремление осудить? Заинтересованность? Смятение? Соблазн? Что именно?
Ответа не было. Он, конечно, знал о существовании темной стороны наслаждения. В его сознании отложились некоторые теории, придуманные психологами для объяснения подобных явлений. В зависимости от приверженности к той или иной психологической школе садомазохизм мог рассматриваться как своеобразное эротическое богохульство, порожденное сексуальным разладом; как высшая степень зла, коренящегося в системе закрытых школ, где формирующаяся личность подвергалась телесным наказаниям, которые считались в порядке вещей и даже культивировались; как дерзкая реакция на закосневшее консервативное воспитание; как выражение личного отвращения к Простому проявлению сексуальных потребностей; как единственный способ осуществить физическую близость для тех, чей страх перед самой перспективой интимных отношений был сильнее, чем готовность превозмочь его. Но в данный момент Линли никак не мог понять, почему сама мысль об отклонениях так изводит его. И это непонимание чертовски досаждало ему.
Какое отношение все это имеет к любви? Вот что хотел бы Линли спросить у знаменитого хирурга. Что общего имеют синяки, порка, кровоточащие раны и унижение с тем неописуемым и — да-да, это, конечно, романтическая чепуха, но он все равно использует это слово — неземным восторгом, который связан с актом взаимного обладания двух любящих людей? Не к такому ли наслаждению должны стремиться два сексуальных партнера во время интимной близости? Или скромный опыт семейной жизни не позволяет ему делать какие-то оценки того, к чему может привести взаимная преданность зрелых супружеских пар? И вообще, имеет ли секс какое-то отношение к любви? И должен ли иметь, если уж на то пошло? Или люди придают слишком важное значение физической функции, которую следовало бы воспринимать на уровне чистки зубов?
Впрочем, последнее предположение являлось чистой софистикой. Можно не иметь потребности почистить зубы. Можно даже не чувствовать такой потребности. То есть главным и определяющим в реальной жизни являлось ощущение той потребности — постепенное нарастание напряжения, поначалу едва уловимого, а в конечном счете вытесняющего все остальные чувства. Потому что это ощущение потребности порождало страстный голод, требующий удовлетворения. И именно желание удовлетворения побуждало отказываться от всего, что препятствовало желанному насыщению. Люди с готовностью отвергали почет, обязанности, традиции, супружескую верность и долг в погоне за удовлетворением страсти. А почему? Потому что испытывали непреодолимую потребность.
Вспоминая события более чем двадцатилетней давности, Линли видел, как эта потребность расколола его собственную семью. А вернее, как он сам позволил этой потребности, которую он тогда понимал совершенно неправильно, разрушить их семейный мир. Уважение привязывало его мать к отцу. Обязанности и традиции привязывали ее к этому родовому гнезду, к той длинной веренице графинь, которые поддерживали красоту и славу рода Ашертонов в течение более чем двух с половиной столетий. Долг требовал от нее заботиться об умирающем муже и о благополучии детей. А верность требовала, чтобы она выполняла свой долг, не признаваясь открыто — или даже только самой себе — в том, что ей хочется чего-то иного, чего-то большего, чем та участь, которую она выбрала в восемнадцать лет, став невестой. Она отлично справлялась со всем этим до тех пор, пока болезнь не начала терзать ее мужа. И даже после этого ей удавалось сохранять привычный уклад жизни семьи, пока само это умение справляться с трудностями, играть некую роль вместо того, чтобы просто жить, не породило в ней стремления к свободе. И она добилась этой свободы, правда только на короткое время.
«Сука, шлюха, проститутка!» — кричал он ей. И он мог бы ударить ее, свою обожаемую мать, если бы она первая вдруг не ударила его, а обида, разочарование и гнев придали этому удару такую силу, что она до крови рассекла его верхнюю губу.
Почему он тогда так яростно отреагировал, узнав о ее неверности? Размышляя об этом, Линли затормозил, чтобы пропустить группу велосипедистов, заворачивающих на Норт-Энд-роуд. Он вяло наблюдал за ними, такими отрешенными в своих шлемах и эластичных костюмах, и обдумывал этот вопрос не только применительно к своему отрочеству, но и с точки зрения расследуемого сейчас преступления. Ответ, по-видимому, был обусловлен любовью и теми тайными и зачастую безрассудными ожиданиями, которые всегда свойственны реальному явлению любви. «Как часто нам хочется, — думал Линли, — чтобы объект нашей любви стал продолжением нас самих. А когда этого не получается — поскольку такое попросту невозможно, — мы испытываем разочарование и ощущаем потребность предпринять какие-то действия, чтобы преодолеть неудовлетворенность».
198 
