36 
– Он оставил записку, – сказал Фибес, – на столе в столовой.
«Своим поступком я надеюсь избавить от затруднительного положения семью, рейх и фюрера. Хайль Гитлер! Да здравствует Германия! Вильгельм Штукарт».
– Шантаж?
– Вероятно.
– Кто обнаружил трупы?
– Тут самое интересное. – Фибес выплевывал слова, словно яд. – Американская журналистка.
Ее заявление было в папке. Шарлет Мэгуайр, 25 лет, берлинский корреспондент американского информационного агентства «Уорлд юропиен фичерз».
– Настоящая сучка. Завизжала о своих правах, как только её доставили в полицию. Права! – Фибес отхлебнул солидный глоток шнапса. – Вот дерьмо, теперь, думаю, нам придется быть любезными с американцами, верно?
Марш записал её адрес. Кроме нее, в качестве свидетеля был допрошен лишь швейцар дома, где жил Штукарт. Американка утверждала, что видела на лестнице двух мужчин непосредственно перед тем, как обнаружила трупы, но швейцар настаивал на том, что там никого не было.
Марш вдруг поднял голову. Фибес вскочил на ноги.
– Что там?
– Ничего. Показалось, что за дверью какая-то тень.
– Черт возьми, это место… – Фибес распахнул дверь с матовым стеклом и внимательно посмотрел в оба конца коридора. Пока он находился спиной к Маршу, тот отколол от обложки конверт и положил в карман.
– Никого нет. – Он захлопнул дверь. – Ты начинаешь трусить, Марш.
– Слишком богатое воображение – мое проклятие.
Он закрыл папку и встал.
Фибес, прищурившись, раскачивался взад и вперед.
– Не хочешь забрать с собой? Разве ты не работаешь вместе с гестапо по этому делу?
– Нет, у меня отдельное дело.
– Ох! – Он тяжело опустился на стул. – Когда ты сказал «государственная тайна», я подумал… А, ладно. С рук долой. Слава Богу, гестапо взяло его к себе. Обергруппенфюрер Глобус. Ты, должно быть, слыхал о нем? Головорез, это верно, но он разберется.
В справочном бюро на Александерплатц был адрес Лютера. Согласно данным полиции, он все ещё жил в Далеме. Марш закурил и набрал номер телефона. Телефон долго не отвечал – где-то в городе унылым эхом отдавались звонки. Он уже было собирался положить трубку, когда ответил женский голос:
– Да?
– Фрау Лютер?
– Да. – Голос звучал более молодо, чем он ожидал. Правда, осипший, словно женщина дома плакала.
– Меня зовут Ксавьер Марш. Я следователь берлинской криминальной полиции. Могу я поговорить с вашим мужем?
– Извините… Я не понимаю. Если вы из полиции, то наверняка знаете…
– Знаю? Что я знаю?
– Что его нет. Он пропал в воскресенье.
Она заплакала.
– Мне очень жаль. – Марш положил сигарету на край пепельницы.
Боже милостивый, ещё один.
– Он сказал, что едет по делам в Мюнхен и вернется в понедельник. – Она высморкалась. – Но я обо всем этом уже говорила. Вы наверняка знаете, что этим делом занимаются на самом высоком уровне. Что?..
Она замолчала на полуслове. На том конце слышался разговор. Резкий мужской голос о чем-то спрашивал. Марш не мог разобрать, что она ответила, потом фрау Лютер снова взяла трубку:
– Тут у меня обергруппенфюрер Глобоцник. Он хотел бы с вами поговорить. Как, вы сказали, вас зовут?
Марш положил трубку.
Уходя, он думал о звонке к Булеру в то утро. Голос пожилого человека:
– Булер? Отвечай же. Кто это?
– Друг.
Щелчок.
7
Бюловштрассе, улица примерно с километр длиною, проходит с запада на восток через один из самых оживленных районов Берлина неподалеку от Готенландского вокзала. Американка проживала в многоквартирном доме.
Дом был менее ухоженным, чем ожидал Марш: в пять этажей, с темными от накопившихся за сотню лет выхлопных газов, усеянными птичьим пометом стенами. У подъезда на тротуаре сидел пьяный, провожая поворотом головы каждого прохожего. На противоположной стороне улицы проходила надземная часть городской железной дороги. Когда он ставил машину, от станции «Бюловштрассе» отходил поезд, из-под колес его красных с желтым вагонов сыпались голубовато-белые искры, отчетливо видимые в сгущающихся сумерках.
Квартира была на четвертом этаже. Журналистки не было дома. «Генри, – извещала приколотая к двери записка на английском языке, – я в баре на Потсдамерштрассе. Целую, Шарли».
36 
