Часы на площади пробили половину одиннадцатого, без четверти одиннадцать, одиннадцать.
Она спросила:
– Может быть, ваш приятель передумал?
Марш отрицательно покачал головой:
– Приедет.
Вскоре за окном появилась потрепанная «шкода». Она медленно объехала вокруг площади, потом проскочила дальше и остановилась на противоположной от дома стороне. Из машины вышли Макс Йегер и маленький человечек в поношенной спортивной куртке и мягкой шляпе с докторским саквояжем в руках. Он украдкой глянул на четвертый этаж и шагнул назад, но Йегер ухватил его за руку и потащил к подъезду.
В тишине квартиры раздался звонок.
– Было бы очень хорошо, – сказал Марш, – если бы вы помолчали.
Она пожала плечами.
– Как вам угодно.
Он вышел в прихожую и поднял переговорную трубку.
– Алло, Макс.
Марш открыл дверь. На площадке никого не было. Спустя минуту тихий звонок возвестил о прибытии лифта и появился маленький человечек. Не произнося ни слова, он торопливо прошел в прихожую Штукарта. Ему было за пятьдесят. Йегер шел следом.
Увидев, что Марш не один, человечек забился в угол.
– Кто эта женщина? – испуганно спросил он у Йегера. – Вы ничего не говорили о женщине. Кто эта женщина?
– Заткнись, Вилли, – проворчал Макс, легонько подталкивая его в гостиную.
Марш сказал:
– Не обращай на неё внимания, Вилли. Посмотри сюда.
Он включил лампу, направив её вверх.
Вилли Штифель с первого взгляда определил конструкцию сейфа.
– Английский, – констатировал он. – Стенки полтора сантиметра, высокопрочная сталь. Тонкий механизм. Набор из восьми цифр. Если повезет, из шести. – Он обратился к Маршу. – Умоляю вас, герр штурмбаннфюрер. В следующий раз меня ждет гильотина.
– И на этот раз тебя ждет гильотина, – ответил Йегер, – если ты не займешься делом.
– Пятнадцать минут, герр штурмбаннфюрер. И потом меня здесь нет. Хорошо?
Марш кивнул.
– Хорошо.
Штифель в последний раз нервно взглянул на женщину. Потом снял шляпу и куртку, открыл саквояж, вынул оттуда пару тонких резиновых перчаток и стетоскоп.
Марш подвел Йегера к окну и спросил шепотом:
– Долго пришлось уламывать?
– А как ты думаешь? В конце концов пришлось ему напомнить, что на нем все ещё сорок вторая статья. И до него дошло.
Статья сорок вторая имперского уголовного кодекса гласила: все «закоренелые преступники и нарушители морали» могут быть арестованы по подозрению, что они могут совершить преступление. Национал-социализм учил, что преступность в человеке в крови – нечто врожденное, подобно белокурым волосам или таланту к музыке. Таким образом, приговор определялся характером преступника, а не самим преступлением. Грабителя, укравшего после драки несколько марок, могли приговорить к смерти на том основании, что он «проявил склонность к преступлению, настолько укоренившуюся, что это исключает для него возможность стать полезным членом общества». А на следующий день в том же суде добропорядочного члена партии, застрелившего жену за обидное замечание, могли лишь призвать к соблюдению общественного порядка.
Штифелю совсем не светил ещё один арест. Совсем недавно он отбыл девять лет в Шпандау за ограбление банка. У него не было другого выбора, кроме как сотрудничать с полицией, к чему бы его ни обязывали – быть осведомителем, агентом-провокатором или взломщиком сейфов. Теперь он держал часовую мастерскую в Веддинге и божился, что со старым завязал. Глядя на него сейчас, трудно было этому поверить. Он приложил стетоскоп к дверце сейфа и стал поворачивать диск, цифру за цифрой. Закрыв глаза, он слушал щелчки тумблеров замка, попадающих в свои гнезда.
– Давай, Вилли, – потирая руки, подбадривал Марш. От напряженного ожидания у него затекли пальцы.
– Черт возьми, – прошептал Йегер, – надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.
– Объясню потом.
– Нет уж, спасибо. Я сказал, что ничего не хочу знать.
Штифель выпрямился и глубоко вздохнул.
– Единица, – заявил он. Единица была первой цифрой комбинации.
Как и Штифель, Йегер то и дело бросал взгляд на женщину. Она, сложив руки на груди, скромно сидела на одном из позолоченных стульев.
Иностранка, черт побери!
– Шесть.
Так и продолжалось, по одной цифре каждые несколько минут, пока в 23:35 Штифель не спросил Марша: