Последние отзывы

  34  

Приглядевшись, я разгадал, в чем фокус. Левая, свободная рука кукловода была небрежно отведена за спину, словно бы для того, чтобы не загораживать зрителям обзор. Но именно этой рукой в перчатке он заставлял цыганку выполнять «самостоятельные» движения. Нитки левой руки были невидимыми — после жигановского беспроводного «лаптя» я вполне представлял себе, как может работать подобный телеробот. Впрочем, и робота не надо, достаточно радиоуправляемого электромагнита в чемодане.

Остальные марионетки висели на поясе артиста на своих ниточках и слегка покачивались, словно пританцовывали в хороводе вокруг хозяина, дожидаясь своей очереди. Вокруг этого кружка топтался еще один, более широкий круг — зрители. Музыка закончилась, стоящий в центре всех кругов кукловод подвесил цыганку к поясу и стал расправлять нитки следующего выступающего, одноглазого пирата. Моя незнакомка двинулась дальше по Невскому.

Она почти миновала Дом Книги, но на перекрестке неожиданно повернула, зашла в магазин и поднялась на второй этаж, где еще продавались товары из бумаги.

Весь первый этаж полностью захватили мини-диски, эльбум и другие современные носители, и пока я прохаживался там у лестницы, до меня донесся кусок разговора:

«Жидкая память — это нормально, но жидкая мать — это изврат, зачем она тебе?».

Я мысленно согласился и вдогонку подумал, что уже в конце двадцатого века разговор обычных программистов порой звучал куда поэтичнее, чем высосанные из пальца «находки» новоявленных классиков русской литературы.

Словно бы в подтверждение этой мысли, с другой стороны зала раздалось заунывное старческое бормотание: «Линк… линк… лин… клин… клин!…» Ну ясно, какой-то ретроград купил мультимедийную версию «Киборща» Вознесенского. Бормочущий голос закончил превращение «линка» в «клин» и смолк, но после паузы начал следующий круг: «Яху… яху…» Я не стал дослушивать, к чему в этот раз сойдется Вознесенский, и поднялся на второй этаж.

Незнакомка стояла у отдела рукописных книг и листала толстый, переплетенный в пергамент фолиант. Я спрятался на ближайшую стойку, открыл на середине первую попавшуюся книжку и стал делать вид, что внимательно читаю:

Ага, есть такой квартет из трех мужских и одной женской партии, подумал я. «Красавица-мартышка, осел, козел, и косолапый мишка». Впрочем, на другом континенте дети больше знали эту четверку под именами Железного Дровосека, Страшилы, Льва и девочки… не помню, как ее звали, какое-то очень электронное имя.

Однако кто же это у нас такой знаток таможенной системы Святого Афона? Я закрыл книжку: на обложке стояло «Милорад Павич». И правда, главный дедушка Крылов для европейских детей второй половины двадцатого века.

Незнакомка тем временем отложила рукописный фолиант и перешла к отделу поэзии. Я подобрался поближе и замер в ожидании маленького зрелища, ради которого частенько заходил сюда в прошлом.

Моя последняя бумажная книга лежала в самом углу. Незнакомку она привлекла сразу — так же, как привлекала до этого многих других посетителей. Белая, с едва заметным зеленоватым оттенком обложка была абсолютно чистой.

Рыжеволосая открыла белый томик. Она стояла ко мне спиной, но я знал, что на ее лице сейчас появилось то самое выражение удивления и непонимания, которое я тайком наблюдал почти у всех в подобный момент.

Листы книги тоже были совершенно чистыми.

Теперь она должна отложить книгу. Может быть, слегка пожмет плечами. «Белый квадрат» в литературе, только и всего.

Однако рыжеволосая не сдавалась. На смену удивлению пришло любопытство — настоящее, именно такое, на какое и была рассчитана моя последняя игра с бумажными изданиями. Незнакомка повертела книгу, внимательно разглядывая ее со всех сторон. Потом попробовала чистые листы на ощупь, посмотрела на просвет… И вдруг проделала нечто, из-за чего я готов был тут же броситься к ней. Приподняв полу плаща и слегка пригнувшись, она заслонила от света руку с книгой и голову.

  34