Глава седьмая,

в которой приводятся весьма любопытные соображения насчет истинного и ложного богатства

Дорога становилась все шире и шире, другие дороги вливались в нее, и Мадленка, убежденная в правильности избранного ею направления, шла прямо, никуда не сворачивая. Мало-помалу стали попадаться люди; двое стариков-нищих, к которым она обратилась, подтвердили, что этот путь точно приведет ее в замок князя Доминика Диковского. Нищие, видимо, принявшие шустрого рыжего мальчишку за своего, посоветовали ему изобразить увечье или измазаться грязью, если он и впрямь хочет поживиться в замке, ибо князь, хоть и богат несметно, денег за так не подает.

Мадленка учтиво поблагодарила за ценные сведения и отправилась дальше. Отнюдь не все, кто ей повстречался, были так просты в обращении, как эти убеленные сединами, все потерявшие в набег татар кроткие старики; однажды Мадленку едва не прибили пьяные крестьяне, а другой раз какие-то бродяги попытались отнять у нее сумку с едой, но Мадленка выхватила из рукава мизерикордию и рукоятью ударила обидчика — маленького кривоногого человечка — в глаз. Бродяга взвыл, а Мадленка пустилась бежать со всех ног и с той поры на всех, кто приближался к ней, глядела исподлобья -дескать, не тронь, а то зарежу.

Когда к ней обращались с расспросами, она коротко отвечала, что ее имя — Михал и что она бежала из монастыря от жестокого обращения, что почему-то никого не удивляло. Словом, Мадленка не сомневалась, что ей удастся без особых приключений добраться до князя и поведать ему всю правду без утайки, если бы не ноги, которые невыносимо ныли. Не раз и не два она проклинала свое легкомыслие и последними словами честила крестоносца за то, что в порыве жалости отдала ему лошадь, которая могла бы ей самой пригодиться, а рыцарю теперь все равно без надобности, ибо он наверняка уже преставился от ран и лежит где-то на дороге добычей для воронья.

Что такое, в сущности, человек без лошади? Да ничто. Пешими разгуливали только нищие да убогие; у любого крестьянина, даже самого захудалого, была своя кляча, а она, Магдалена Соболевская, единственно по неразумию осталась на своих двух. А ведь как помогла бы ей эта лошадь!

«Ну да ладно, — сурово обратилась к самой себе Мадленка, — плачь не плачь, сказал палач, теперь все едино. Да и нечего жалеть о добром деле — так обычно дедушка говорил, а дедушка всегда прав».

Пурпурное солнце половиной своего диска завалилось за окоем, окрасив облака розоватым багрянцем. Мадленка, сидя на обочине (никакой не было возможности двинуться дальше), допила вино и решила, что умрет здесь, но не сойдет с места. В полной безысходности она помолилась всевышнему, чтобы он дал ей мужества ради Михала, убиенного безвинно, и престарелых родителей, пребывающих в Каменках. Солнце зашло, и почти, сразу же стало совсем темно. Мадленка вздохнула, сунула пустую сумку под голову, проверила мизерикордию (с нею было куда легче управляться, чем с громоздким мечом), свернулась калачиком и заснула.

Проснулась она оттого, что, во-первых, было уже совсем светло, и, во-вторых, что-то неприятно щекотало в носу. Мадленка чихнула, перевернулась на бок и смутно услышала чей-то громкий хохот.

Первым побуждением Мадленки было немедленно подняться и навесить шутникам затрещин, но по ряду причин она остереглась это сделать. Муж благоразумный, вычитала Мадленка в какой-то старинной затрепанной книжке, действует по велению рассудка, а чувства оставляет на потом. Судя по хохоту, ее обступило никак не менее пяти-шести человек, а Мадленка вовсе не считала себя Голиафом.

  21