Особенно,... 
59 
— Ик, — выдавила из себя Мадленка. — Ик, ик, ик!
— Что с ним делать, ваша милость? — осведомился кнехт Рупрехт.
— Повесить, — коротко сказал Боэмунд. Нет слов, синеглазый оказался закоренелым негодяем, то есть именно тем, кем он, судя по рассказам, и должен был быть. Мадленка в ужасе затрясла головой, желая доказать, что ее нельзя вешать, потому что она, во-первых, все-таки помогла крестоносцу, а во-вторых, без нее бы его друг и товарищ по оружию наверняка сидел бы в темнице до второго пришествия; но Боэмунд не обратил на ее отчаянные жесты никакого внимания.
— А может, просто перерезать ему горло? — предложил Рупрехт, видимо, отличавшийся от природы особой сердобольностью.
— Нет уж, — глумливо сказал Боэмунд, — я дал этому юноше рыцарское слово повесить его, если он мне попадется, и от клятвы своей отступать не намерен… Веревку сюда.
Мадленка только икнула и в страхе вытаращила глаза. Второй оруженосец, повинуясь приказу господина, уже доставал веревку. Она была белая и длиннющая, и при желании — так показалось Мадленке — на ней можно было перевешать весь Краков. Мадленка представила себе, как на конце этой веревки она прямиком отправится в рай, не отомстив за Михала, и закоченела. Она умоляюще скосила глаза на рыцаря (Рупрехт крепко держал ее за волосы, не давая пошевелиться), однако Боэмунд и ухом не вел. Прочие крестоносцы спокойно наблюдали за происходящим. И подумать только, что на расстоянии полета стрелы от нее сидит Вонючка, он же Лягушонок, со своей дурацкой царапиной, и… Второй оруженосец подобрал щепотку земли и сунул ее Мадленке.
— Это для защиты от ада, — объявил он; ведь ее вешали, не позвав к ней священника.
Мадленке сделалось совсем нехорошо от такой заботы. Рупрехт поднял ее и потащил к веревке, болтающейся на суку дерева. И в этот момент у бедной Мадленки наконец прорезался голос.
— Анжу, ко мне! — заверещала она, вырываясь из рук цепкого Рупрехта. — Спаси меня скорее, меня убивают! На помощь, друг, на помощь!
— Убивают! — пискнула она еще раз после того, как Рупрехт огрел ее по шее и у нее аж потемнело в глазах.
— Вот проклятое отродье, — проворчал кнехт, затягивая петлю на ее шее. Другой конец веревки был перекинут через сук и приторочен к седлу лошади, на которую сел второй оруженосец; и, едва он дал бы шпоры благородному животному, бренной жизни Мадленки пришел бы конец. Рупрехт взглянул на своего подручного и хотел уже поднять руку, приказывая ему сняться с места, но не успел сделать этого. В кустах послышался такой треск, словно сквозь них ломилось стадо диких быков, и весь исцарапанный, с налитыми кровью глазами, Филибер де Данже выскочил на поляну, держа в руке кошкодер. Первым ударом он отправил к праотцам подлизу Рупрехта, вторым уложил лошадь, тащившую веревку, так что всадник, охнув, вылетел из седла и в беспамятстве сполз на землю. Сук с треском сломался, и Мадленка рухнула к подножию дерева, синея, хрипя и тщетно силясь снять с шеи почти затянувшуюся петлю.
— Убью! — зарычал Филибер и бросился на Боэмунда, который уже выхватил меч, но внезапно Лягушонок остановился и, увлекаемый кошкодером, сделал пол-оборота вокруг себя.
— Это же брат Филибер! — крикнул кто-то из крестоносцев. — Анжу, ей-богу! Это он!
— Черт возьми! — проревел Филибер, опуская кошкодер. — Что здесь происходит? Я думал, моего друга убивают!
Боэмунд перевел взор на Мадленку, которая никак не могла ослабить петлю.
— Это твой друг? — спросил он с расстановкой и голосом, не сулившим добра решительно всем друзьям Филибера.
— Ну да! — подтвердил счастливый Лягушонок. — Мишель помог мне бежать из этого чертова подземелья. Если бы не он, я бы пропал, ей-богу! Постой, да ты что, хотел его повесить? За что?
Мадленка наконец стащила с шеи поганую веревку и с клекотом втягивала в себя воздух, не в силах вымолвить ни слова.
— Ни за что! — прохрипела она, так как Боэмунд не торопился с ответом. — В него бесы вселились! — тыча пальцем в крестоносца, добавила она, что на современном языке означает: «У него крыша поехала».
— Ну-ну, — примирительно сказал Филибер, потрепав ее по плечу. — Бывает. Брат Боэмунд погорячился.
— Я ему ничего плохого не сделал! — огрызнулась Мадленка. Если бы взгляды обладали способностью убивать, храбрый рыцарь Боэмунд фон Мейссен давно бы уже лежал мертвым; но на него, похоже, такие вещи не действовали.
59 
