Особенно,... 
49 
Сердце управляющего болезненно сжалось.
Доминик так худ стал, на лице его видны ссадины, а рука перевязана, прямо поверх мундира, и через бинты проступает кровь.
И потом… Пан сказал, что прятать уже нечего? Что ж это выходит, он с другим слугой решил казну схоронить? Но почему? Разве кто мог хоть когда-нибудь упрекнуть управляющего, что он дела своего не знает, об интересах замка и Радзивиллов не радеет? Да за ту же сокровищницу была ведь самая яростная готовность костьми лечь. Пустую, как только что выяснилось, сокровищницу…
– Прятать нам, дорогие мои Альберт и Марыся, нечего. Потому что все свои богатства – и оружие, и посуду ценную, и апостолов, украшенных драгоценными каменьями, – все-все, что только имелось, приказал я тайком переплавить на золото. А слитки да камни вывез в Варшаву и передал императору Наполеону, как между нами было договорено.
– Так апостолов больше нет? – Марыся всплеснула руками. – Пан, нельзя было такого делать, грех!
– Какой же это грех – желать свободы для родной земли?
– Желать-то не грех, а вот апостолов рушить – грех. И ведь было пану велено – сохранять богатства, какие бы нужды в них ни возникали. Иначе Бог отвернется от Радзивиллов… Может, без золота вашего побили бы вы русских! Апостолы вам бы помогли, принесли удачу!
Доминик с раздражением отодвинул тарелку:
– А что ты раньше мне всего этого не сказала?
– Так пан не спрашивал. А разве вам пан Коханку этого не говорил?
– Марыська! Он помер, когда мне было несколько лет от роду, я его даже не помню! Дядька мой много странного делал. Но вот с младенцем на такую серьезную тему даже он поговорить не додумался!
– Тогда опекун должен был сказать вам…
– Опекун? Да он всю жизнь ненавидел меня. И я его, признаться, тоже. – Доминик вскочил с лавки и быстро заходил по кухне. Потом он вдруг вцепился в окно, не обращая внимания на свою рану, подтянулся и был таков.
Появление пана Доминика и печальные новости так взволновали Альберта, что он, как-то незаметно для самого себя, умял все блины. И уже собирался потребовать добавки, как вдруг в кухонное окно опять впрыгнул человек, уже, конечно же, ничуть не испугавший.
– Я сбегал в библиотеку, – на лице Доминика мелькнула озорная улыбка. – Кое-какие мысли пришли мне в голову. Коли было такое поверье, что казну трогать нельзя, то надо нам молчать, что нет в сокровищнице более ни апостолов, ни доспехов, ни оружия. Мы сделаем хитрее. Вот, послушайте, что я сочинил. – Радзивилл развернул лист бумаги и принялся читать: – «Альберт, я очень рад, что тебе удалось схоронить сокровища в надежном месте. По правде говоря, имелись у меня сомнения, сможешь ли ты надежно спрятать апостолов, высотой в человеческий рост, отлитых из чистейшего серебра и золота. Предметы те не только красивы, однако же и очень тяжелы. Но ты позаботился обо всем, и теперь мое сердце совершенно спокойно. У меня будет еще одно распоряжение для доброго моего управляющего. Погрузи картины, вазы и прочую драгоценную утварь из замка на подводы и отправь их вслед за мной в Вильно. Не хочу, чтобы русским досталась хотя бы малость из тех богатств, которые имеются в замке…»
Закончив с чтением, Доминик счастливо улыбнулся:
– Хорошо придумано, правда? Эту записку надобно оставить в библиотеке, словно бы ты получил письмо от меня, понимаешь? Русские тут все вверх дном перевернут, пытаясь отыскать сокровища. Пускай ищут! Если я не могу их перестрелять, как бешеных собак, то по крайней мере лишу их сна и покоя!
– Ваша милость пан собирается уезжать в Вильно? – почтительно осведомился Альберт. Хотя больше всего ему хотелось сказать другое.
Письмо это – совершеннейшая глупость.
Да, оно обманет народ.
Оно обманет русских.
Но что сделают войска с тем, кому адресовано такое послание? О нет, простой, быстрой смертью тут и не пахнет. Через все муки, которые только выдумают палачи, придется пройти, через все страдания…
Доминик теперь не в себе, слишком расстроен печальным итогом похода на Россию. И он решительно не понимает, что творит…
Но ведь приказы господина не обсуждаются, а выполняются.
К тому же очень жаль его, поставившего на карту все, пытавшегося бороться не столько для себя, сколько для своей земли и все потерявшего – власть, деньги, армию, семью…
– Поеду я в Вильно, а оттуда во Францию. Но я верю, что мы обязательно свидимся и наш Несвиж возродится, а земля будет свободной!
49 
