.
Очередная сказка о Золушке 
37 
«Колдун, шаман! — подумалось ему с неприязнью. — Он, он это кости подбросил! Кому же еще?.. Никто не приходил. Да, но когда и как он их обработал?.. Делать ему нечего, что ли?.. Или намекает на что-то?..»
Он уставился на кучу и явно увидел, что кости лежат не так, как лежали. Кто-то, казалось, сгреб их в отдельные кучки. Он обернулся, но никого в комнате не было. Из-за стены доносились высокие ноты.
«Джадо 7 делает?.. Уже само слово какое неприятное! Таким словом только и проклинать! Но кто делает? Негр?.. Она?.. Джадоистка! С неё станет! Недаром около нечистой горы Брокен родилась!» — посмотрел он на потолок.
В джадо он верил твердо. Да и как не верить?.. У них во дворе жила старая Бабулия. Про нее шепотом говорили, что она может насылать и снимать джадо. Во двор часто приходили разные люди, звонили к ней, терпеливо ждали, пока она, стуча клюкой, шла открывать, и исчезали за дверью… А потом выходили довольные и веселые. Как-то привели женщину с обмотанной головой. Один раз принесли на руках ребенка. Другой раз видели, что к Бабулии приходили люди в военной форме и вели под руки обмякшего майора. Дети глазели на все это с большим интересом. В комнаты Бабулии они никогда не заходили — и она не приглашала, и взрослые запрещали.
Сама Бабулия из своей затхлой норы не вылезала, хлеб носили ей дети и передавали в окно. А если кто-нибудь со двора шел на базар, она просила купить ей сыра или курицу. Семьи у нее не было, пенсию она не получала, но деньги водились, и она всегда возвращала детям сдачу от хлеба:
«Купите себе что-нибудь».
А когда три дня она не открывала окна, то соседи взломали дверь и увидели, что она мертвая лежит на тахте под огромным портретом Сталина, а на шатком комоде стоят какие-то предметы: стеклянная мутная пирамида, шар из зеленого камня, перламутровый веер, проросший ячмень на блюдце, карты со странными знаками, медное кольцо и несколько плошек, входящих друг в друга.
«Ведьма!» — сказал в сердцах дядя Васо и сорвал со стены портрет Сталина. А предметы со стола сгреб в мешок и выкинул в мусор, строго запретив детям входить в нечистую квартиру. Входить они не входили, но мусор раскопали и играли странными игрушками до тех пора, пока дядя Васо не унес их со двора и не бросил с моста в Куру.
На поминках тоже не обошлось без неожиданностей: вдруг сорвался жестяной желоб с крыши и упал прямо на голову дяде Васо; внезапно лопнула бутыль с вином, и один из осколков вонзился в раму окна, где обычно сидела больная Амалия, по случаю поминок вылезшая наружу; ни с того ни с сего начал скандалить тихий парнишка из соседского двора; неожиданно выкипел, застыв в комьях, поминальный плов «шилаплави» — хотя хозяйки не отходили от котла и мешали что есть сил. Вот и не верь потом в джадо!
…Он сидел, уставившись на игольчатую кучу костей на газете. Хотелось стать маленьким, счастливым и опять бегать по двору, лазать по крышам, подвалам и чердакам… Но, видно, прав был Варази, когда говорил: «Чем счастливее детство
— тем труднее будет человеку потом жить, выдерживать грязь мира!» А вот к алюминиевым брусочкам кости лягут отлично…
Вытащив поближе к свету начатую доску, он уложил её на пол и бегло, почти не глядя, разбросал по ней кости и шипы. Начал передвигать их так и эдак. Играя с костями и шипами, он старался не думать о свой тоске, гнал эти мысли прочь, но они, как голодные собаки, пристально смотрели прямо в мозг.
Переждав очередной визгливый пассаж соседа, он поплелся к нему просить чего-нибудь с градусами.
Негр сказал, что у него есть только водка, настоянная на живой змее (прислали из дома).
— Да хоть на мертвых пауках, лишь бы градусы были.
После змеиной водки в голове начало рассветать. Сидеть в кресле и глазеть на кости стало приятно и уютно. Где им еще место, если не тут, на этой бугристой земле с застывшей в ложбинках кровью!.. В день ссоры с ней начал он эту работу, пусть будет и конец. Забыть. Забить. Избыть.
Вдруг он увидел, что один из шипов накрепко вонзен в доску. «Разве я втыкал его?.. Я же просто бросил их. Вот еще… И еще. И как плотно сидят!..» — удивился он, обнаруживая, что некоторые шипы и острые кости тут и там вонзены в дерево до упора, словно их забили молотком.
Он ошарашенно поднялся на ноги. Теперь ему почудилось какое-то движение на доске. Вот клешня шевельнулась. Вот позвонок поежился. Рыбий скелет будто дрогнул мелкой рябью. Кости передернулись. «Этого еще не хватало!.. Джадо!.. Порча!.. Колдовство!..»
37 
